Между ними было пространство, бесконечность которого ощущал каждый из них. Вроде бы все шло своим чередом — работа, связанная с реализацией нового проекта, вызывавшая все больший и больший азарт, всеобщий подъем, царивший в компании, первые результаты альянса. Но настроения не было. Заглушить раздирающие душу чувства невозможно было ничем — ни колоссальной нагрузкой, которую каждый из них взвалил на себя, ни уходом в свой мир, ни обилием светских встреч, бесконечным общением.
Ник уже достаточно долго смотрел в окно, изучая зимний пейзаж, и чем внимательней вглядывался в него, тем больше захватывало его происходившее по ту сторону его. Ник любил это тихое, уютное место в лесопарке, этот кабинет в своем загородном доме с огромным, во всю стену; окном, через которое в домашней тиши он мог любоваться окружающим и принадлежащим только ему миром. Это только для него природа сменяла одно время года другим, только для него деревья меняли наряд, расцветая то яркими соцветиями, то успокаивали глаз теплыми тонами, только к нему слетались ненасытные чайки попрошайничать или же поворчать. Сегодня он был околдован ослепительной белизной зимнего дня. Ник никогда не обращал внимания на то, как рождается снег. Теперь это действо захватило его так, что впервые за последнее время ни о чем не думалось. Откуда-то сверху элегантно, кокетничая и кружась, спускались снежинки и занимали свое место на белоснежном, отливающем золотисто-голубым светом ковре, делая его все более объемным и пушистым.
Сколько совершенно новых, необычных эмоций будит этот процесс, наполняя душу ощущением легкости, свободы. А ведь скоро придет время и все в одночасье растает, принеся печаль и память о чем-то очень светлом. Совсем как чувства — сначала светлые, завораживающие, а затем остается память. Но и она бывает разной — удаляющейся, с легким налетом грусти, оставляющей уют и тепло в душе, и навязчивой, неотступно преследующей, взывающей к совести, самокопанию, самоанализу, самооценкам. Это — жестокая память, жалящая в самое сердце, не щадящая, не признающая силу обстоятельств. Вот и теперь откуда-то из глубин памяти, вытесняя друг друга, замелькали такие близкие и дорогие сердцу картины его счастья. Доминик… От одного упоминания к ее имени защемило сердце. Доминик… Казалось, что она была где-то рядом, казалось, что вот-вот откроется дверь и он увидит ее, подхватит на руки и закружит в вихре наплывающих чувств, сливаясь с нежностью, легкостью снежного танца, совсем как тогда, в Париже. Все произошло вопреки всему, вопреки здравому смыслу и всем аргументам, которыми каждый из них оперировал, пытаясь доказать себе невозможность никаких отношений. В золотисто-персиковом платье Доминик была восхитительна. Никакого намека на деловой стиль, жесткость. Перед ним было само обаяние, женственность. Ник привык видеть Дану в строгом классическом костюме, шарм которому придавали красивые аксессуары, украшения, подчеркивая ее изысканный вкус. Теперь это был такой контраст. Глядя на Доминик, оказавшуюся в центре внимания, многие, наверняка, задавались вопросом: «Неужели это та неприступная бизнес-леди, которая покорила практически весь Париж?» О ее деловой хватке, умении быстро и профессионально решать вопросы, добиваться результата, ходили чуть ли не легенды. А тут была красивая женщина, в которой все было так гармонично, что хотелось до бесконечности слушать ее красивый голос, не вникая в суть сказанного, смотреть в ее лучистые глаза, любоваться уютными манерами. В облегающем платье, еще больше подчеркивавшем ее красивое тело, она была так сексуальна, что мысли о светском общении вообще не приходили на ум. Ник наслаждался тем, что издалека любовался Доминик. Вот она грациозно поворачивается в сторону встречающих, вот наклоняет голову в полупоклоне, вот подает руку для поцелуя, выслушивая, скорее всего, весьма фривольный комплемент и нежно улыбаясь. Он интуитивно ощущал, что Доминик чувствует его присутствие, но не видит, иногда окидывая взглядом гостей. Ник все оттягивал и оттягивал момент встречи. Доминик была в его сознании, мыслях, сердце и ничего не хотелось менять. Это был другой мир, скорее, другое измерение этого мира. Видя удивленные взгляды присутствующих, которые скользили по Доминик, Ник с грустью думал о том, что когда-то какие-то обстоятельства заставили эту красивую женщину, созданную для счастья, изменить себя, свой мир, образ жизни, стать другой, пойти против природы. Для всех присутствующих нынешняя Доминик — противоестественное состояние. Для него же противоестественными были динамичность, рационализм стремящейся вперед и вперед Доминик. Только теперь Ник смог ответить на изначально мучивший вопрос — что же так всегда влекло его к этой женщине. Ник чувствовал, видел женщину, которую не только любил, понимал, но и проник в ее тайну. Мысленно она уже принадлежала ему и только ему. Никто кроме него не понимал ее так, как он. Ник смог за тем образом, в котором жила Доминик, увидеть ее настоящую.
Он так и не решился тогда подойти, несмотря на то, что они были компаньонами и должны были, по идее, вместе принимать поздравления по поводу завершения первого этапа проекта, выслушивать какие-то пожелания. Но в том своем состоянии он мог все испортить, выдать себя и свои чувства, а мужское самолюбие не позволяло, чтобы кто-то проник в его тайны.
Ник медленно брел по Мари-Роз, любуясь вечерним Парижем, разноцветьем огней. Прием подходил к концу, хотелось уйти незамеченным Доминик. Он и так, налюбовавшись ее прелестным образом и почувствовав, что вполне серьезно начинает ревновать каждого, кто приближался и прикасался к ней, а таких было изрядное количество, остаток мероприятия предпочел провести в нижнем баре. На душе было неуютно. Очень захотелось выпить водки, взять галоши, зонтик и покинуть это заведение. И он покинул его, тихо, не прощаясь. Аванс терпения был исчерпан. Его душа рвалась куда-то наружу. Он не мог больше выносить своих отношений с Видой, делая вид, что все нормально и в их жизни ничего не произошло. Он не мог больше мириться с такими отношениями с Доминик, делая вид, что между ними ничего не происходит. Он устал делать вид, что не замечает пересудов в компании о том, что оба шефа неровно дышат друг к другу. И вообще он устал, устал искать какие-то варианты отношений, устал уговаривать себя не любить, не думать, не переходить грань. Только сейчас Ник осознал, какое это счастье — быть самим собой, делать то, что подсказывает тебе твое сердце, твои чувства, и наслаждаться всем этим.
Он не помнил, как долго бродил по вечерним улочкам. Наверное, уже было поздно. Каким-то непонятным образом Ник оказался у дома, в котором во время наездов в Париж жила Доминик. В окне, видимо в спальне, горел неяркий свет. Его пропустили, так как в темноте сразу узнали, правда, немного удивившись такому визиту, хотя и привыкли к поздним вечерним посиделкам с обилием бумаг, схем, выпитого кофе. Доминик, наверное, предупредили по внутреннему. Она встречала его у входа, застигнутая врасплох, в наспех наброшенном мягком, струящемся разноцветьем шелка халате. Взволнованная, с легким румянцем на щеках от вдруг нахлынувшего возбуждения, Дана выглядела такой юной, будто и не было за плечами долгой жизни со всеми ее перипетиями, а казалось, что она только начинается. В ее взгляде читалось легкое удивление, а на полураскрытых губах застыл вопрос, ответ на который она уже знала наверняка. Ник чувствовал, что Доминик стремилась к нему душой, чувствовал ауру, легкую струящуюся энергетику, внутренние импульсы подсказали ему, что он должен был прийти сюда именно сейчас. Николос впервые видел Доминик такой открытой, свободной от созданного жизнью и обстоятельствами образа, незащищенной. Он подхватил Дану на руки, привлек к себе, и чувства, так долго жившие в нем, в каждом из них, вырвались наружу, слились воедино.
