7Ангел заказывает нам пиццу, и, хотя противно донельзя, я пожираю ее — и тошнота пропадает. Она, я понимаю, догадывается: со мной что–то не так, однако, несмотря на свой открытый характер, слишком вежлива, чтоб выпытывать, а я не расписываю в красках историю разрыва со своим дружком на тот случай, чтобы не поддаться искушению хоть в чем–то приблизиться к правде. Вместо этого Ангел принимается рассказывать мне — острó, забавно — о себе. В прошлом я бы в ужас пришла от того, что чья–то жизнь способна вместить в себя столько драм, теперь же ничего подобного, ведь и моя вмещает не меньше. Поверить не могу, что в тот же самый день, когда миссис Эмили Коулман покинула свой дом в Чорлтоне около Манчестера, в тот самый день, когда она ушла от Бена с Чарли, она, называя себя уже Кэт Браун, сидит тут, в своем новом доме на Финсбери — Парк, со своей новой подругой Ангел, попивает водку и поедает пиццу где–то в северном Лондоне. И никто не знает, как ее найти. Никто не знает, как меня найти. Догадываюсь, что мне везет, по крайней мере, в том отношении, что мое законное имя Кэтрин Эмили Браун, хотя все всегда звали меня Эмили, а в последние пять лет я была известна как Эмили Коулман, по фамилии в замужестве. То, что я предпочла не менять свой паспорт (пустячная склонность к феминизму, как воспринял бы это Бен), наверняка поможет мне теперь получить работу, открыть банковский счет и в целом даст возможность начать новую жизнь в новом моем обличье. К тому же Браун настолько распространенная фамилия, что, должно быть, сыщутся сотни других Кэтрин Браун. Я благополучно исчезла.
Пока мы с Ангел болтаем, какие–то люди приходят домой (с работы?), заходят на кухню и уходят из нее, уделяя мне разную долю внимания. Первой была Бев, которая, как я узнала позже, работала на подхвате в какой–то разъездной рок–группе, — вся в дредах и с жутко выпирающими вперед нижними зубами, она входит, оживленно машет в воздухе рукой, приветствуя, будто я всегда тут сидела, бросает: «Офигенная жара, а?» — и идет к холодильнику, уйму времени изучает его, а потом в один миг добродушие покидает ее, она издает разгневанный рык, словно львица, потерявшая детеныша.
— Где моя шоколадка? — рыкает Бев. — Какая гадина сожрала мою шоколадку? Ангел, ты съела мою шоколадку?
— Эй, Бев, остынь, на этот раз — не я, слово даю. Вон его спроси, — говорит Ангел, указывая на очень высокого, неуклюжего с виду мужчину в синих джинсах и спортивной кофте, протискивающегося в дверь. Он такой огромный, что кроссовки у него здоровые, как весла, зато ноги слишком коротки для его тела, а миловидное лицо делает его похожим на малютку–переростка, мне почти хочется обнять его.
— Не‑а, я не брал, Бев, хотя тебе стоило бы держать ухо востро, — произносит Брэд с австралийским акцентом, сопровождая свои слова доброй улыбкой. Только Бев к утешению не расположена, она перестает кричать, усаживается на кухонный стол и принимается раскачиваться вперед–назад.
— Ну, я сполна натерпелась в этом офигенном доме. Это была моя шоколадка, — тянет она уже жалобно. — Моя шоколадка. — Ругательство звучит у нее почти лаской, соблазном, и я скорблю вместе с Бев об утраченной шоколадке, не зная, что и сказать, вид у нее на самом деле потерянный. Ощущение такое, будто я свидетельница тяжкой утраты.
Ангел встает и подходит к мини–проигрывателю, включает музыку — громко. Не знаю, чья она, но название повторяется раз за разом: «Где была твоя голова?» — что, на мой вкус, смахивает на дразнилку, но Бев, похоже, не против, ее гнев уже погас. Скачущим шариком вкатывается особа, о которой могу лишь предположить, что она подружка Брэда. У нее, маленькой куколки в розовато–лиловом узорчатом мини–платье, идеальное тело и заурядное лицо, как будто их неправильно соединили на кукольной фабрике. Она встает Брэду под бочок и подозрительно смотрит на меня.
— Это Кэт, Эрика, она поселилась в комнату Фиделя, — объясняет Ангел с присущими ей легкостью и дружелюбием, но Эрика лишь зыркает на меня с неприкрытой враждой.
— А кто ей эту комнату дал? Мы даже сдачу ее еще не объявляли. — Голос у нее гадкий, и грубая гнусавость антиподов[6]болезненно отдается на моих струной натянутых нервах.
— Ага, только Кэт была в крайнем положении, ведь так, детка, и это избавило нас от хлопот, — непререкаемо говорит Ангел. Я обожаю Ангел. Она добра и невыразимо хороша, к тому же способна все уладить. Для меня загадка, зачем ей понадобилось жить тут. («Ей бы суперзвездой быть», — думаю, но это уже перед ее четвертой рюмкой водки и после невероятных россказней о ее детстве и воспитании, которым занималась ее нерадивая мать и целая череда «дядей».)
— Ну а Шанель знает? — тянет Эрика, а я в толк не возьму, о чем она говорит, пока не вспоминаю недружелюбную деваху, которая встретила меня в дверях три рюмки водки тому назад. Тут только соображаю, что с тех пор ее не видела.
— Ага, детка, она знает. Все улажено.
У Эрики глубоко оскорбленный вид, и она тащит Брэда из кухни, как будто поход того в лавку сладостей окончен и малышу время идти домой и ложиться баиньки. Ангел фыркает. Я хихикаю. Не знаю, что в основе: водка ли, начало новой жизни или эти чудаковатые персонажи, — только я едва ли не начинаю самой себе нравиться, в первый раз за много месяцев. Это безумие. Меня жжет стыд, и я напоминаю себе: не оглядываться назад, я делаю то, что для всех нас самое лучшее, — в конечном счете. И теперь выбора у меня нет.
Возвращается смуглый малый, уже ранее виденный, на этот раз он у плиты, готовит свои овощи и довольно успешно делает вонь на кухне, оставшуюся от его бобов, еще хуже. С улицы появляется второй малый с мотоциклетным шлемом под мышкой (от его желтого обтягивающего тело комбинезона пышет жаром и потом) и целует смуглого малого номер один. Они переговариваются друг с другом (по–моему, по–португальски) и не обращают на меня никакого внимания. Ангел улыбается и наливает нам еще по одной.
Такое чувство, словно я знаю Ангел целую вечность. Думаю, мы вошли в жизнь друг друга очень своевременно, нас соединяет печаль, и пусть я не в силах поведать историю своей жизни, ее это не смущает, она так или иначе понимает.
Ангел работает крупье в казино на Вест — Энд, и я не знаю, то ли это жуткий блеск, то ли жуткая нищета, мне прежде никогда не доводилось встречать людей с такой работой. В этом хаотичном доме–коммуналке Ангел живет уже три месяца, рассказывает она мне в перерывах между кухонными сценами; как сама уверяет, ей нужно местечко, где можно бы затаиться на время, хотя, похоже, и не желает сообщать мне почему, мне остается лишь гадать, что она натворила. Дом этот она нашла через своего доброго знакомого, Джерома, он амбал–вышибала и формально занимает лучшую комнату, хотя, по–видимому, большую часть времени живет у своей подружки в Энфилде. Шанель — кузина Джерома и владелица дома, она выкупила его у родителей и, по словам Ангел, тем доказывает, что она толковый мелкий предприниматель, что сумела превратить в спальные комнаты все помещения, кроме кухни и туалета, и ее слово — закон. Лишь Ангел позволено наведываться к ней, и, как говорит Ангел, хотя Шанель и может быть настоящей сукой, человек она неплохой и вполне сносна, когда узнаешь ее поближе. Мне как–то не по себе становится, надеюсь, что сегодня я больше Шанель не увижу. От водки я слегка шалею, теряю последние силы и говорю Ангел, что мне на самом деле пора в постель. Уже половина десятого, только что стемнело, но жара обволакивает по–прежнему и в кухне все еще противно пахнет.
