— Сегодня вечером? Нет… Пожалейте меня, Изабель, и позвольте вернуться одному. Мне нужно столько сказать вам!
— Того, о чем говорится только в ночной темноте?
— Не только! Я могу говорить вам о любви всегда и…
— Покажите ваши руки. — Она развязала бант ночной рубашки и обнажила плечо с синяками и следом от укуса. — Если завтра прибавится хоть один синяк, один-единственный, мы не увидимся больше никогда в жизни. Мне двадцать пять лет, и я обожаю танцевать на балах. Если вы собираетесь обречь меня на высокие воротники и допотопные брыжи, то лучше простимся сразу без долгих слов.
Вид у Конде сразу стал таким несчастным, что у Изабель не хватило духу продолжать ему выговаривать.
— Хорошо, я согласна, сегодня вечером приходите один. Я пошлю слугу на чердак, пусть посмотрит, не сохранилась ли там какая-нибудь кольчуга.
— А что прикажете мне? Мне прийти с большими садовыми ножницами?
Без садовых ножниц, в самом деле, не обошлось. Незадолго до прихода принца Изабель принесли охапку чудесных роз, которые были срезаны в Сен-Море по его повелению. Изабель с наслаждением подышала ароматом, прежде чем их расставили по вазам. Двумя розами из этой охапки она украсила скромный вырез платья. Ужин был изыскан, но короток, так как нетерпение принца можно было при желании потрогать. Изабель, поблагодарив, отослала слуг и взяла своего гостя за руку, чтобы проводить к себе в спальню. В спальне он усадил ее за туалетный столик перед большим зеркалом и после нескончаемых поцелуев принялся раздевать.
— Посмотрим на ваши боевые раны, — прошептал он, щекоча ей усами шею.
Изабель закрыла глаза, и в спальне воцарилась тишина, изредка прерываемая стонами, не имевшими ничего общего со стонами боли.
На следующий день во второй половине дня к герцогине де Шатильон приехали гости: первым прибыл принц де Конде, вскоре за ним де Ларошфуко со своим секретарем Гурвилем, президент Виоле, кардинал де Рец, по своему обыкновению словоохотливый и улыбающийся, Лэне и… герцог де Немур. Он единственный не сиял восхищенной улыбкой. Правда, вслед за ним сразу же появился герцог де Бофор, его шурин. Но эти родственники не слишком любили друг друга из-за вечного и неразрешимого спора, кто родовитее. К тому же де Бофор, не скрывая своей принадлежности к Фронде Принцев, воодушевляемой ненавистью к Мазарини и дружескими чувствами к Конде, не одобрял переговоров с испанцами и в особенности был против того, чтобы они вступали на французскую землю. Он ни разу не поставил своей подписи под договорами с испанцами, чем страшно сердил де Немура.
— Этот незаконнорожденный считает себя вправе ни с кем не считаться, потому что Генрих IV приходится ему дедом, но и у меня мать была принцессой королевской крови!
— Почему же вы женились на сестре этого незаконнорожденного? — оборвал его однажды кардинал де Рец, который был близким другом семьи Вандомов. — К тому же в отношении испанцев я совершенно с ним согласен. И не я один. А у прекрасного пола де Бофор пользуется не меньшим успехом, чем вы. И сводит счеты он с одним только Мазарини. А его мать, о которой вы отозвались с таким высокомерием, была, не будем забывать, из дома Водемон-Лоррен. И вообще я его люблю, — простодушно прибавил новоиспеченный кардинал.
Изабель тоже любила Франсуа де Бофора — он был приятен в обществе, любил посмеяться не меньше, чем она, и однажды помог ей выпутаться из пренеприятнейшей истории на Новом мосту, когда Париж бунтовал. Она встретила де Бофора радостной улыбкой, которая привела де Немура в отвратительное настроение. Увидев, что сразу после него руку Изабель целует его шурин, что они вместе смеются какой-то шутке, он не преминул все это сообщить де Конде, когда тот подошел к нему. Но принц, находясь с возлюбленной рядом, терял свою подозрительность и ответил небрежно:
— Мы собрались здесь для решения важных дел! Сейчас нам не до пустяков.
Обидевшийся Немур продолжал кипятиться.
— Но он ведет себя здесь как…
— Один из наших. И таковым для нас является.
— Не обольщайтесь! Он слышать не хочет о союзе с его католическим величеством!
— Но он кумир парижан, которые прозвали его Королем Чрева Парижа. Парижане любят испанцев не больше, чем он. Однако пора за дело. Настало время открыть наше собрание, — прибавил Людовик.
— А мы разве не будем дожидаться Месье?
— Он прислал свои извинения, очередная хворь, — проворчал Конде.
Гости расположились в кабинете, где их ждали стоявшие полукругом кресла и небольшой письменный столик. Одно из кресел пока оставалось пустым.
— Мы ждем кого-нибудь еще? — осведомился кардинал.
— Разумеется, — вздохнула Изабель. — Моего брата. Мне кажется, он ухитрится проворонить даже собственный смертный час!
В эту секунду появился улыбающийся Франсуа. Он поцеловал сестру, любезно поприветствовал собравшихся, пробормотав какое-то невразумительное объяснение своему опозданию и занял пустующее кресло. Изабель взяла слово первой, поблагодарила своих высокородных гостей за то, что почтили ее своим присутствием, и выразила желание ознакомиться с тем, что произошло в замке Сен-Жермен-ан-Лэ, куда Гурвиль был отряжен в качестве посла.
— Я бы хотела прочитать послание, которое секретарь де Ларошфуко должен был передать, если, разумеется, с него была снята копия.
Нет, ни о каких копиях не было и речи. Речи не было даже о послании, оно было не письменным, а устным.
— Гурвиль прекрасно знает, что желательно получить каждому из нас для того, чтобы сложить оружие, — объяснил Конде.
— Я не сомневаюсь, что вы все знаете, чего хотите, беда в том, что этого не знаю я.
Тут собравшиеся заговорили все разом, и поднялась такая разноголосица, что принц, повинуясь взгляду Изабель, постарался положить ей конец, громко постучав по столу.
— Прошу тишины! Можно подумать, что мы в парламенте. Гурвиль, вы помните, что вы говорили?
— Да, монсеньор.
— Ну так напишите все, что помните, черт побери, — сердито распорядилась герцогиня, потерявшая терпение. — Если я правильно поняла, прошение было устным.
— Разумеется, — подтвердил Конде. — Потому что, дорогая кузина, мы не подавали прошения от подданных государю, а вели переговоры как одна власть с другой. И целью этих переговоров было окончательное устранение Мазарини и назначение наших людей на важные государственные должности. Людей, преданных королю, уверяю вас, — поспешил уточнить принц, видя, как округляются от изумления большие темные глаза молодой женщины.
— Одна власть с другой? — повторила она. — Но мне, говоря по чести, кажется, господа, что все вы немного забылись! То, что вы, дорогой кузен, Людовик II дома принцев Конде, не дает вам права считать себя равным Людовику XIV, королю Франции и Наварры. Все здесь находящиеся, и я в том числе, его подданные. И только.
