Он впрыскивал в меня мою фразу, как переливают больному его собственную кровь. Затем, с явным намерением проиллюстрировать свои слова, достал из кармана новую освежающую салфетку, извлек из пакетика и осторожно провел ею по моей шее, затылку и контуру ушей, глядя на меня, как на свое отражение в зеркале. Была в его жестах какая-то необъяснимая нежность. Прощание с самим собой.
– Я тоже, как видишь, передаю ей сувенир. Воспользуйся им по назначению.
Сквозь ком в горле я спросил, силясь подавить в себе сочувствие:
– А как же ты, Максим?
– За себя я не беспокоюсь. Когда сменится власть, меня освободят за примерное поведение.
С хижиной и нехилым счетом где-нибудь на Каймановых островах – в благодарность за молчание. Или же меня найдут повесившимся в камере. И в том и в другом случае совесть моя будет чиста. Ну все, теперь сваливай, больше сказать нечего. Удачи.
И он ушел с надзирателем под звяканье ключей и щелчки замков. Я постоял, разглядывая подсобку, десять кассет «Праздника чтения» на полке, расставленные в хронологическом порядке. Казалось, что запах Максима на моей коже усилился после того, как он ушел. Я вернулся на возвышение.
– Хорошо все прошло? – спросила мадам Вуазен, спеша мне навстречу.
Я ответил «Очень хорошо» нейтральным тоном, который ее встревожил, и не без оснований.
Она посмотрела на мои пальцы, сжимающие экземпляр Максима, нахмурилась и принюхалась к моему воротнику.
– Ясно, – вздохнула она с понимающим видом. Я почувствовал, что краснею. Она покачала головой и прищелкнула языком.
– Не в обиду вам будь сказано, но это репеллент. Как только Полина почует на вас запах своего мужчины, вы будете для нее неопасны. Ветивер – это святое. Она заказала для него у Карвена партию таких салфеток, пятьдесят коробок оптом, это ограждает его от тюремных запахов, и ему полегче живется. Хорошая новость – он все еще дорожит Полиной. И хочет, чтобы вы стали ее другом, а не его соперником. Она явно ждала моей реакции. Я сказал, что польщен.
– Как бы то ни было, вы имели бешеный успех.
Мсье Менигоз пробежал вас по диагонали, а после вашего выступления решил перечитать от корки до корки. Во всяком случае, теперь я спокойна за Максима. Я так боюсь, что он даст слабину.
За нами пришел другой надзиратель. Коридоры; щелкают замки дверей с решетками и электроприводом; ожидание; металлоискатели; постовая будка; обмен жетонов на мое удостоверение личности и мой «Ватерман». Двор. Снег. Скрип черных стальных ворот. Удивление: я на улице, по другую сторону этих стен, на свободе. Словно произошла ошибка. Шанс, украденный у других. Несправедливость. Запах Максима усилился под снежными хлопьями, и где-то в глубине души у меня было ощущение, будто часть меня осталась внутри.
Я помог мадам Вуазен очистить ветровое стекло ее «Лады». Потом оказался на том же продавленном сиденье, с той же тошнотой, что и на пути сюда, усиленной испарениями ветивера.
Мадам Вуазен улыбалась своим мыслям, крепко держа руль. За всю дорогу ни я, ни она не раскрыли рта.
Мой роман с пометками Максима ехал к Полине у меня на коленях. На железнодорожном переезде я надписал его. Наклонившись ко мне, насколько позволяли приличия, старушка читала слова, неохотно выползавшие из-под моего пера.
* * *
Я стою на набережной Вольтера, облокотившись о парапет, в сентябрьской духоте, в тени нависших над Сеной платанов. Закурив сигарету, листаю пожелтевший экземпляр. Переворачиваю истрепанные страницы, пытаюсь разобрать карандашные пометки, перечитываю подчеркнутые абзацы…
Листок бумаги падает на тротуар. Я поднимаю его, разворачиваю.
Здравствуй, Куинси!
Если ты нашел эту книгу и тебе захочется вернуть ее мне, я в отеле «Вестин Вандом». Буду рада с тобой увидеться.
Датировано вчерашним днем.
* * *
Когда мы подъехали к книжному магазину, Полина сгребала снег лопатой, заканчивая расчищать стоянку. Ее тревожная улыбка приковала мой взгляд, едва я открыл дверцу. Я округлил губы, сощурился, пытаясь выиграть время, пощадить ее надежды. Найти подходящие слова. И просто протянул ей экземпляр со штампом тюремной администрации, открытый на странице с моей дарственной надписью:
Полине и Максиму
этот роман, сделавший возможной нашу встречу.
С надеждой на будущее счастье, к которому я присоединяюсь всем сердцем.
Куинси
Сжав губы, она поблагодарила меня взглядом и поспешно спрятала книгу в карман анорака, чтобы защитить ее от снега. Выхлопные газы «Нивы», припаркованной у навеса для мусорных баков, отбивали запах, которым Максим «пометил» территорию.
– Ему лучше, – сказала, подойдя к нам, мадам Вуазен. – Прекрасное интервью, он был по-настоящему увлечен темой. Я думаю, встреча с мсье Фарриолем пошла ему на пользу.
После этих слов Полина принялась сгребать снег с удвоенной энергией. Когда я предложил помощь, хозяйка оскорбилась:
– Этого только не хватало! Местная программа новостей будет здесь с минуты на минуту, чтобы заснять вас с президентом! Лауреат-дворник, нет уж, спасибо. Это очень важно для всех нас, эта премия. Я хочу, чтобы вас приняли всерьез.
Я проникся собственной значимостью и послушно оставил Полину сгребать снег, а сам вернулся к столу с книгами. Я спрашивал себя, уместно ли будет в конечном счете вернуть ей трусики, дав тем самым понять, что Максим отверг послание. Оставить ей надежду на их совместное будущее было для меня, возможно, наилучшим способом примириться с настоящим. С другой стороны, между нами ничего не произойдет, если у меня не будет повода ее утешить. Мне было поручено заставить ее забыть Максима. Я предам его, если не попытаю счастья.
– Они сейчас приедут, а ничего не готово! – бушевала мадам Вуазен, устремляясь в кухню.
На мой взгляд, она была несправедлива. Полина расстелила на книжных столах белые скатерти, и подносы крекеров с фуа-гра прятались за тарталетками, корзинками свежих овощей и фруктов в окружении чашечек с разноцветными соусами и пирогов с помидорами, нарезанных веером. На верхушке фигурного торта красовалась моя книга из марципана. Фраза «Литературная премия следственного изолятора Сен-Пьер» была написана сахарной глазурью.
Через десять секунд появилась Полина, на ходу снимавшая анорак. Снова взметнулся столб искр. Я стоял перед ней, держа руки в карманах пиджака. Она размотала шарф и спросила – очень тихо, но с детским нетерпением:
– Ну… Как он реагировал?
Я сжимал в кулаке ее трусики, собираясь вернуть их ей, как говорится, «без комментариев». Она побледнела, обо всем догадавшись без слов.
– Он не принял моего подарка, – сказала она.
Констатация факта, точка, перевернутая страница. Я не вынес печали в ее глазах. Извлек из кармана авторучку «Ватерман», положил ее на стол. И ответил смущенным тоном, скрывающим ложь за особой формой искренности:
