Немало было и сурчин, и хозяева их, круглобокие байбаки, позабыв о страхе, глазели на невидаль: великое множество повозок, людей и животных. Двигались пришельцы по берегам Еи с оглушительным грохотом, скрипом, криками, распространяя густые запахи лошадей, овец, длинношерстных буйволов и верблюдов.
Такого переселения еще никогда не видела глухая южная степь, рассеченная полноводной, с разливами, дикой рекой.
Есаулы Полухин и Куприков, оторвавшись от командира полка, пустились вперегонки к трем карагачам, богатырски возвышающимся на вершине холма. Оба были немолоды, с Цимлы, вдоволь понюхали пороху.
– Красотища, ровно у нас на Дону! – осаживая запалившуюся лошадь, воскликнул Полухин, пораженный панорамой бесконечной равнины, простором, синим блеском извилистых речек. Восточная сторона неба, озаренная солнцем, слепила глаза. И на севере, где тосковала вдалеке по ним отчая сторонка, небосвод был ясен.
– Дюже земли богато! – откликнулся сослуживец и по привычке поднес к глазам ладонь. – Вот за эту самую землицу, стал быть, мы и бьемся с турками да татарами. А на кой ляд она нам нужна? Обрыдла служба, в станицу душа просится.
– Ты, Куприков, других не смущай. Не наша на то власть. Как царица прикажет, командующий Долгоруков али полковник. За Отечество стоим. А домой еще успеется. Мы с тобой до есаулов дослужили не на печи, а на поле бранном. И ты тоске не поддавайся!
– Да я не про то… Про станицу вспомянул потому, что весна. Жизня воскресает, всякая тварь паруется. И не хотишь, а про любовь думается. Про жёнкину перину!
– Про курень и семью вспоминать не грех. А кручиниться – неможно! С нашим Платовым не заскучаешь.
– В двадцать лет полком за здорово живешь командует. У отца его, Ивана Платова, свой полк. У Матвея Иваныча – свой. Никак сверху, по старшинской части повышен.
– Нет, знаю доподлинно, войсковой атаман чин ему не давал. Генерал-аншеф присвоил. И справедливо! – воскликнул Полухин. – Горяч, но с оглядкой. Под Кинбурном я при нем был. Полковник первый в бой, прямо по морю, вброд поскакал! Ажник турки растерялись!
Вдоль подошвы холма промчался разъезд разведчиков. Было на расстоянии слышно, как мерно и гулко бьют по земле копыта. Есаулы обернулись назад. Ейская долина, открывшаяся глазам, до самого горизонта пестрела кочевьями ногайцев.
– Ты погляди-ка, сколько у ногаев овец! – вскинул руку с висящей на ней плеткой Куприков. – А мои ребята на каше сидят, абы чем коштуются. Да и твою сотню едой не балуют. Микит, давай отобьем отарку? У меня есть отчаянные головушки.
– Аль мои казаки хуже? – оживился Полухин. – На голодный курсак[15]не навоюешь. Должно, Платов к нам?
Полковник в сопровождении ординарцев-низовцев, Арехова и Кошкина, круто повернул и гнал коня на холм. Выглядел он жизнерадостным и бодрым, в темно-карих глазах мерцал лукавый огонек. Спешившись, Матвей Иванович прогулялся по чистой зеленеющей целине, цепко посмотрел на есаулов, также спустившихся на землю.
– То-то застряли здесь, залюбовались, – насмешливо заговорил командир, точно бы слышал их недавний разговор. – Точно девицы. А вы в котлы казачьи чаще смотрите! Я был в твоей сотне, Куприков, и выпытал у казаков. Не должным образом, есаулы, службу несете! Вон, птицы дикой сколь на речке, – и казарки, и дупеля. Бей! Зайцев, куропаток в изобилии. Кабана я из плавней вчерась выгнал… Али добыть не умеете? Стрелять из ружей разучились? И щука трётся по отмелям. Али недосуг? Али разжаловать кого из вас в урядники?
– Виноваты, ваше благородие, – скороговоркой проговорил Полухин. – Накормим казаков досыта! Поход дальний, к слову… А нельзя ли у ногаев овцами подживиться? Мы над ними охрану несем, нехай за то нас уважат провиантом.
Платов лукаво, по-молодому звонко засмеялся:
– Коли не попадетесь, – похвалю. А распознают едисаны – прощения не будет, поелику дружественны они нам есть. Следом идет полк Ларионова. Смекайте, что к чему…
– Так точно! – озорно отчеканил Полухин, наблюдая, как полковник, оттолкнувшись носком, взлетел в седло, взял повод из руки дюжего Арехова. Мгновенье – и Платова след простыл. Его высокая шапка мелькает уже в гуще колонны.
К полудню распогодилось. Рассиялось южное солнышко. И по просыхающей вековечной целине ступать лошадям стало легче. Сотни повеселели. И чем дальше отходили от грозного края, тем прочней охватывали души донцов покой и леность. Подставляли лица казаки ласкучим лучам и мечтали, что выйдет замиренье с турецким султаном, и отпустят их полк на Донщину. И будто с родины привет – звенел в поднебесье такой же, как в милой станице, жаворонок, а по-казачьи – посметушек. Размеренно шагали кони, отмеряя вёрсты. Но как узнать, что впереди?
Снежный буран нагрянул из-под темных, сгрудившихся туч. Нахлестом ударил ледяной ветер, с нарастающим шумом посыпалась мелкая крупа, беля землю, лошадей и всадников. Подуло еще сильней. И дали напрочь закрылись ревучим снегопадом!
Платов приказал ставить бивак. С северной стороны была покатость берега, вдоль Еи в ряд тянулись глинистые яры, где можно укрыться от продувного холода, да и камыша старого, сбитого льдинами, было достаточно, чтобы палить костры.
Рассредоточились посотенно. Стали готовиться к ночевке. Снег время от времени редел, но ветрюган нисколько не унимался. В этот час и отправились из сотни Куприкова на другую сторону реки пятеро храбрецов. Для маскировки надели ногайские халаты…
Под вечер потеплело. Снова растопило солнце сизую наволочь на закатном краю неба. Фуражиры раздали в гарнцах овес, и казаки, выводив лошадей после долгой дороги, обтерев им бока пучками сохлой травы, – принялись кормить. Пластуны и подводчики под приглядом урядников сооружали шалаши, кашевары собирали курай и кололи дровишки, торопясь разжечь костры.
На этом биваке, у истоков Еи, платовский полк догнал следовавший позади полк Ларионова. Он прикрывал последние обозы едисанской орды. Однако часть ногайских кочевий бесследно исчезла. И полковник Ларионов, выслав разведчиков, убедился, что изменники повернули в обратную сторону, навстречу татарскому войску.
На ужин в котлах был приготовлен кулеш из солонины, заправленный пшеном. Какой-то щедрый ногайский бей в качестве подарка прислал два мешка кукурузных пышек. Донцам повезло и второй раз: ночью пригнали посланные за реку казаки десятка два овец, которых тут же освежевали, а шкуры закопали в яру.
Напротив, за Еей, становище обустроили едисанцы.
Сотни костров по речным берегам заревом тронули ночной небосклон. Соседство казаков, ставших лагерем из двух полков на целую версту, успокаивало ногайцев. Неведомо, когда обнаружили они угнанных овец. По крайней мере, никто из них с жалобой не явился.
А донцы, особенно те, кто помоложе, насытившись и отдохнув, принялись играть в чехарду. Раззадорились настолько, что и офицеров сманили, заставили прыгать и стоять на раскоряку, кряхтеть от увесистых толчков дюжей братии.
