Утром появился Джерри, который принес мою сумочку, припрятанную Клайвом. В суде магистратов я появилась в шерстяном платье, которое плотно облегало фигуру. Магистрат, глядя на меня, без конца покашливал, прочищая горло. Я честно призналась, что была возмущена высказываниями помощника министра и почувствовала: пришло время решиться на что-то чрезвычайное в знак протеста.
Джерри кивнул с самым серьезным видом.
— Иными словами, это был своего рода политический протест?
— Вы абсолютно правы, — сказала я, стараясь не рассмеяться. — К тому же я всего лишь последовала совету министра.
— В каком смысле? — спросил совершенно ошалевший магистрат.
— В полной мере использовала то, что имеет только женщина, — объяснила я с самым невинным видом.
Меня отпустили, заставив уплатить штраф.
Клайв отвез меня домой и рассказал, что происходило после того, как меня увели.
— Похоже, члены парламента никогда не видели ничего подобного, — фыркнул он. — У одной трети перехватило дыхание, у другой — глаза вылезли из орбит, а еще одной трети придется кое-что объяснить своим женам.
В тот день телефоны звонили не умолкая. Клайв шепнул кое-кому, что у него есть фотографии того, что увидели члены парламента. Эти фотографии, естественно, были теми самыми снимками, которые мы делали в студии накануне. Он заломил за них действительно высокую цену, но желающие их иметь платили не торгуясь, и на следующий день моя фотография появилась во всех газетах в сопровождении подписи: «Вот то, что имеет только женщина». Увидев газеты, Леонард даже поперхнулся кофе. Один журналист по имени Эдди взял у меня интервью по поводу «политического протеста» и написал небольшую статью, которая выглядела потрясающе рядом с моим снимком в костюме Евы.
Меня пригласили на телевидение, и поскольку мне нужно было что-то сказать, я сказала, что Леонард Хокберн — настоящий клоун и что он представляет собой угрозу для хороших простых девушек вроде меня, которые стараются честным трудом зарабатывать на жизнь.
Я стала получать множество писем. Мне даже предлагали выдвинуть мою кандидатуру в палату общин на следующих всеобщих выборах. Феминистки ополчились на меня за унижение достоинства женщины. А Общество защиты животных прислало скорее печальное, чем сердитое письмо, в котором меня спрашивали, знаю ли я, сколько норок пошло на шубку, которая была на мне надета. Это заставило меня призадуматься. Я им написала и попросила прислать их брошюры, а потом стала членом этого общества, навсегда отказавшись от натуральных мехов. Их сотрудник по связям с общественностью позвонил в редакции газет, и они на основе этого материала напечатали еще одну статью.
Меня снова пригласили на телевидение. Я становилась знаменитостью! Целую неделю я ног под собой не чуяла от радости.
Однако я понимала, что мне следует некоторое время проявлять осторожность. Пусть даже магистрат меня освободил, я все-таки могла попасть в Тауэр. Говорили, что один всем известный член парламента был по-прежнему вне себя от ярости.
Я регулярно спала с Клайвом, и жизнь была хороша. Я по-прежнему не носила нижнего белья, но теперь делала это по собственному желанию, потому что мне хотелось в любое мгновение быть готовой для секса. Я не надевала даже колготы. Ноги мои регулярно обрабатывали в «Апокалипсисе», так что они были красивыми и гладкими, и я в любое время дня и ночи была готова для Клайва.
Мои взгляды на жизнь и людей тоже изменились. Когда я встречала нового человека, я прежде всего задумывалась о том, каков он без одежды, велик ли по размеру его инструмент и хорош ли он в постели.
Я занималась сексом со всем пылом новообращенной. Я не могла насытиться. Клайв в шутку жаловался, что я его изнуряю, но он и сам получал от этого большое удовольствие. Когда я не работала, то ждала в квартире над студией, пока Клайв закончит делать снимки — он забегал ко мне наверх, в то время как его помощник перезаряжал камеру. Чем меньше у нас было времени, тем больше наслаждались мы этими минутами. Он врывался как вихрь — брюки уже расстегнуты, снаряжение в полной боевой готовности — и бормотал: «Пять минут». Мы набрасывались друг на друга, стараясь не потерять ни одной секунды. Я могла раз за разом достигать оргазма и все равно хотела еще и еще. Когда он убегал, во мне еще долго не прекращалась пульсация, и я радостно улыбалась.
Взглянув на мои снимки, можно было безошибочно сказать, что эта женщина думает только о сексе и живет ради секса. Клайв вдвое повысил цену на свою продукцию и увеличил мой гонорар (правда, гораздо меньше, чем вдвое). Газеты, которые прежде называли меня «секс-куколкой», стали называть меня «секс-бомбой». И мне это нравилось.
Мне нравилось жить с Клайвом, и жизнь была хороша. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Иначе как бы мы могли узнать о других хороших вещах, которых на свете немало?
Я начала почитывать книги и обнаружила, что секс имеет множество других вариаций, кроме тех, которыми занимались мы. Однако, когда я хотела попробовать кое-что новенькое с Клайвом, он не проявил к этому интереса. В душе он был простым парнем и секс предпочитал в его примитивной форме, без затей. Ему нравилось то, что он всегда умел: он на мне, я под ним, вошел-вышел, вошел-вышел и… ух-х ты! Великолепно! Но мне было этого мало.
Если бы я продолжала жить у него, мы с ним поссорились бы, но Фил и Донни предложили мне пустовавшую комнату в их доме. Клайв сказал, что там сможет присматривать за мной. «Да и они будут тебя опекать, как пара мамаш», — добавил он.
И оказался прав. Донни собственноручно приготовил отменный ужин, а Фил поставил цветы в мою комнату. Поскольку они брали с меня за жилье чисто символическую плату, я попыталась внести свою лепту в уборку дома, но из этого ничего не вышло. Фил вежливо благодарил меня, но как только я, закончив работу, уходила, он тут же бросался подметать за мной пыль, оставленную в углах. В конце концов он со слезами на глазах попросил меня отказаться от этой затеи и положиться на него.
Однажды ночью я проснулась, потому что мне захотелось пить, и решила спуститься вниз за водой. Выйдя на лестничную площадку, я услышала какой-то шум и, взглянув вниз, увидела совершенно голых Фила и Донни, которые лежали на полу на меховом ковре. Комната освещалась только лунным светом, проникавшим в окно, и сначала я не могла понять, что они делают, потому что голова Фила была между ногами Донни, а голова Донни — между ногами Фила.
Тут Донни поднял голову, и я увидела пенис Фила — огромный, поблескивающий от влаги в серебристом лунном свете. Он был такой же здоровый и крепкий, как и остальное его тело. Настоящий красавец, так и пульсирующий от скрытой силы. Донни снова опустил голову, и красавец исчез в его рту. Он увлеченно сосал его, издавая довольное ворчание. Или, возможно, он казался таким довольным потому, что Фил одновременно проделывал с ним то же самое?
Каждый раз, когда я снова видела влажный от слюны Донни пенис Фила, я чувствовала нарастающее возбуждение. Между ног у меня стало влажно. Мне очень хотелось бы подразнить губами такой инструмент, поиграть с ним, помучить, обласкать.
