Выехав на дорогу, они обогнали машину Виржиля и разогнались до ста пятидесяти километров в час.
— Не так быстро, Руис, а то у меня закружится голова! Я правда много выпила. Вечер удался… Мне жаль вашу мать.
— Это я должен перед вами извиниться. За нее и за себя.
Они немного помолчали, вспоминая речь Марии. Под влиянием алкоголя Рафаэль смогла представить себя на ее месте и почувствовать ее страх.
— Мне действительно жаль ее, — прошептала она. — Весь ваш успех зависит от того, насколько вы сможете вызвать у публики страх, который пригвоздит ее к месту и перейдет в восхищение после боя, да?
— Вы мне льстите…
Рафаэль пожала плечами.
— Это выходит само собой. Я слишком много выпила. Мысли путаются в голове.
Она немного помедлила, поерзала на сиденье, приоткрыла окно, вдохнула порыв свежего воздуха и добавила:
— Но я не настолько пьяна, чтобы не спросить у вас, Руис…
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Почему вы сказали Жослину, что я мечтаю прокатиться на вашей машине?
Он сжал руль и не ответил. Девушка выждала несколько минут и добавила:
— Не думаю, что разговор, который вы задумали, понравился бы Жослину…
Руис помолчал и коротко сказал:
— Я знаю.
Они долго молчали. Машина мчалась под звездным небом Прованса, а Рафаэль рассматривала мужественную фигуру Руиса, освещенную светом панели управления. Ничего не приходило ей на ум. Ночь поглотила все мысли.
— Вы не в состоянии выслушать то, что я хотел сказать, — прошептал Руис. — Вы слишком много выпили и не поймете меня…
Рафаэль отвернулась и уставилась в окно, где в свете фар проскакивали мимо диковинные пейзажи обочины дороги. У нее появилось тревожное ощущение, будто она находится на краю пропасти. Все вокруг кружилось. Чувство свободы и неограниченных возможностей охватило девушку. Будь что будет! Темнота и загадочность ночи, размеренный шум мотора, атмосфера близости между ними и совершенно новые, доселе не испытанные ощущения еще больше пьянили Рафаэль. Она снова посмотрела на Руиса. Завтра, при свете дня, все станет на свои места. Но сейчас она была уверена, что встретила его неспроста. Девушка, опершись подбородком о приспущенное стекло автомобиля, жадно глотала свежий воздух в надежде, что тошнота пройдет. Руис молчал, увлеченный бешеной гонкой. Они так ничего и не сказали друг другу до самого дома. Руис высадил ее, и Рафаэль с трудом поднялась в свою комнату, поспешно разделась и шагнула под освежающую струю душа. Выйдя из ванной, она увидела Жослина, который сидел на диване и ждал ее.
— Там есть кофе, если хочешь…
Он показал на поднос на шкафу Рафаэль задумчиво посмотрела на кофе, потом снова на Жослина и решила выпить чашечку.
— Хорошая идея — приготовить кофе. Это ты придумал?
— Нет, Мария.
— Я что, так долго была в душе?
— Мы приехали десять минут назад…
Жослин снял рубашку, растянулся на диване и зажег сигарету.
— Налей мне кофе, пожалуйста, — попросил он Рафаэль, не сводя с нее глаз. Тебе понравился вечер?
— Да, он был восхитителен. Как и все здесь.
Девушка села на кровать. Она была голая и совсем не стеснялась этого.
— Руис вел слишком быстро?
Этот безобидный вопрос вызвал у Рафаэль улыбку.
— О да! Но когда ведешь «мазерати» в его возрасте…
Она нарочно заговорила о шикарных автомобилях, которыми так восхищался Жослин, — французских лимузинах, огромных «мерседесах», восхитительных «мазерати». Потом, меняя тему, спросила;
— Ты любишь Руиса?
Он сделал глоток кофе, раздумывая над ответом, и сказал:
— Я не думаю, что люблю его так же, как Мигеля или Пабло. Он развлекал меня раньше. Сейчас он сильно изменился. Им можно восхищаться так же легко, как и ненавидеть.
— Ненавидеть?
Она широко открыла глаза, требуя объяснения.
— Уверяю тебя, сложно не чувствовать в нем соперника. Только этим вечером можно было все свести к шутке.
— К шутке?
Теперь Рафаэль придиралась к словам. Жослин пожал плечами.
— Коррида и легенда, которая ее окружает… Весь удивительный мир Руиса можно считать одновременно великим и ничтожным, цирком и трагедией. Мне он иногда кажется возвышенным и в то же время смехотворным. Руис смешон, когда он чванится, подобно павлину, но он легко может превзойти любого из тореадоров в силе и ловкости. В нем живет испанский дух фламенко, как говорят здесь. Он опасен, и меня сводит с ума мысль, что ты была с ним наедине.
— Жослин! — Она расхохоталась. — Подумай, Жослин, он же еще ребенок! К тому же я равнодушна к героям…
— Ты уверена?
Он пристально посмотрел на нее, и Рафаэль испугалась, что может себя выдать.
— Чего ты боишься, скажи? — спросила она напрямик.
— Неизбежное восхищение героями, бесконечные разговоры Васкесов о жизни и смерти могут вызвать в тебе чувства… Но это несерьезно. Можно назвать это драматичным, но не серьезным. Танец смерти в ритме пасодобля…
Она спокойно возразила ему:
— Но, Жослин, это ты любишь корриду, не я!
Жослин широко улыбнулся и сказал:
— Да, конечно, но ты тоже обязательно полюбишь ее. Я в этом не сомневаюсь. Эх, коррида!.. Сложно понять ее, живя на берегу Луары. Ты знаешь, мне приходилось проживать месяцы и годы, даже не думая о ней. А потом достаточно было, чтобы кто- нибудь заговорил об Испании, и у меня тут же возникало желание оказаться на арене и услышать хрип разъяренного быка, хруст шпор о песок, возбужденные голоса зрителей…
Рафаэль задумалась, касалось ли все сказанное Руиса? И был ли в этой речи оттенок гнева или жалости?
— Когда я приезжаю к Виржилю, — продолжал Жослин, — я вновь испытываю эти чувства. Время ничего не меняет. Однако мир корриды полон противоречий.
Теперь у нее было впечатление, что он обращается не к ней, а рассуждает сам с собой.
— Представь себе старого тореадора, который, запыхавшись, пытается победить тучного быка на забитой зрителями арене. Это зрелище может вызвать только смех; к тому же музыканты изо всех сил пытаются отвлечь зрителей от происходящего. Что касается быка… Иногда его жалко. Он может быть сильным или слабым, но ты всегда на стороне матадора. И даже если у тебя пропадет желание смотреть корриду вообще, быков для сражений все равно будут продолжать выращивать. И, самое страшное, если произойдет несчастный случай, ты будешь чувствовать вину, потому что представление устроено для тебя, зрителя, и тореадор рискует жизнью, чтобы развлечь тебя. Это ты заставляешь его бороться из последних сил, чтобы оправдать ожидания трибун; это ты никогда не чувствуешь жалости к беспомощному человеку на арене. И знаешь почему? Потому что он обязан выглядеть таким, каким мы хотим его видеть, не смотря на то, чего хочет он сам.
