— Она не хотела покориться мужчине ни в чем. Она сбежала. Бог проклял ее и вычеркнул из текста Библии. Поэтому ее имя забыто, но не всеми. Она приходила к мужчинам во сне, соблазняла, мучила. Она… — Евгения на секунду умолкла — видимо, она стеснялась произнести что-то… Наконец решилась: — В общем, Лилит сама брала их, набрасываясь сверху… Утром они просыпались без сил.
— Ты на самом деле в это веришь? — Ирина Андреевна поморщилась.
Евгения, не ответив, продолжала:
— Тогда Адаму была создана жена из его собственного ребра. Она не могла считать себя равной. Адам остался доволен, но радовался только днем. — Она засмеялась. — Ночью он тосковал по Лилит… — Она вздохнула, снова ее пальцы теребили бахрому скатерти. — Знаешь, когда мы с Лилькой начали игру в Еву и Лилит, мы мало что понимали…
— А если бы понимали или знали? — тихо спросила мать.
— Я не стала бы играть в эту игру с Лилькой, — тихо проговорила Евгения. — Это оказалось очень опасно.
Ирина Андреевна почувствовала, как что-то толкнуло ее в сердце. Похожее на пинок, каким младенец из утробы награждает мать. Но сейчас это не младенец, а мысль, только что оформившаяся. Она поняла: все дело в Лильке. Видимо, она — причина разлада между дочерью и Костей.
— Из всего, что ты сказала, я согласна безоговорочно с одним: есть ген, который переходит по материнской линии из поколения в поколение, — Ирина Андреевна решила перевести разговор из мифологического в более приемлемый для нее, реалистический. — Он не изменился за время эволюции человека. И действительно, он многое определяет в женском типе.
Но Евгению оказалось не так-то просто сбить с мысли.
— Разве это не подтверждает, что было две праматери, а Библия называет только одну…
— Кстати, Библия переведена на шесть тысяч девятьсот двенадцать языков, — мать снова попыталась отвлечь дочь от навязчивой темы. Но не вышло, потому что Евгения продолжала:
— У Адама было две жены, мама, Лилит и Ева. Значит, они-то и должны отличаться между собой на генетическом уровне.
— Итак, одной нужен муж, семья, дети. Но не Лилит — она жаждет независимости и стремится к самореализации? Так?
— Да. Знаешь, иногда я чувствую себя на самом деле Евой, — Евгения виновато улыбнулась: — Иначе как объяснить, потому как, несмотря ни на что, мне… нужен Костя.
Вот как! Ирина Андреевна едва удержалась от вопроса — так что же случилось?
— Но в таком случае кто тебе передал этот ген? Я точно не Ева. И твоя бабушка — нет.
— И все твои «сестры»? Настоящий международный клуб Лилит! — воскликнула Евгения.
— Тогда и ты не Ева, — покачала головой Ирина Андреевна. — Я состою в клубе, следом за бабушкой. По крайней мере, не настоящая Ева, как ты сама себе внушала. — Ирина Андреевна ухватилась за удачную мысль.
— На самом деле, — с некоторой растерянностью проговорила Евгения. — Как же я получилась Евой? — Она повернула к матери лицо, на котором было написано недоумение.
Ирина Андреевна засмеялась.
— Итак, стройная теория рушится? Но, если ты хочешь видеть себя Евой, можешь считать, что произошел генетический сбой. — Она пожала плечами. — Такое случается.
Евгения покачала головой.
— Удобный научный подход, профессор Карцева. Я вас благодарю. — Евгения встала. — Пойду, поработаю.
— Иди, конечно. Я немного погуляю в Интернете. Какие мы с тобой…
— Мы трудоголики, мама, для нас воскресенье не выходной. — Она вскочила из-за стола и направилась в комнату.
Ирина Андреевна смотрела дочери вслед. Бледно-соломенный хвост плясал на воротнике желтого домашнего платья, широкого от самой шеи. Оно скрывало ее всю. Но под ним угадывалась прямая спина, тонкая талия, округлые бедра, длинные ноги. Веревочные полосатые туфли мелькали быстро, как два шмеля, наперегонки летящие куда-то…
Два шмеля? Почему она увидела их, а не что-то другое?
Ирина Андреевна вздохнула и встала. Отец Евгении изучал шмелей после института. Он называл их по-немецки — «хуммель», потому что он занялся ими после знакомства с известным энтомологом, немцем из Гейдельбергского университета.
Смешная мысль, ее незачем высказывать вслух. Если и произошел генетический сбой, то не в ее роду. Не был ли отец Евгении носителем гена Евы? Иногда Ирине Андреевне казалось, что если бы она родилась мужчиной, а ее покойный муж — женщиной, он прожил бы дольше. Ему, мягкому и нежному, нелегко пришлось рядом с такой, как она. Хотя они совпадали по запаху. С первого дня и до последнего.
6
Ирина Андреевна слышала стук каблуков дочери в гостиной. Старый деревянный дом такой просторный, его можно мерить шагами — даже когда нервничаешь, не споткнешься. Он не заставлен мебелью до миллиметра, как случается в домах, в которых одно поколение сменяет другое. Жаль выбросить старую, к ней добавляют современную, потом новую, а после — еще новее. И нате вам — людям уже некуда ступить.
У них по-другому. Мать, Евгения Тимофеевна, любила простор и свежий воздух, а потому предпочитала обходиться немногими вещами. Но хорошими. До сих пор в гостиной не царит, а по-настоящему царствует ее коричневый кожаный диван. Комод из вишневого дерева на точеных ножках разрешает пользоваться собой без всяких капризов.
Ирина Андреевна унаследовала от матери тягу к минимализму, поэтому за все время она вкатила в свой кабинет лишь большой компьютерный стол. Дочь, заметила она, любит «тряпочки» — яркие наволочки на диванные подушки. Евгения привозила их отовсюду. Самые интересные — из Греции.
После того как она отслужила у «сестер», Костя прокатил ее по Родосу, а потом повез на остров Крит. Похоже, в каждой деревушке Евгения покупала — или получала в подарок от Кости — наволочку. Из деревни Критица, что на востоке острова, самая смешная и теплая для души и тела. Понятно, старая деревня, старые манеры и вечный, незатейливый взгляд на мир. Посмотришь на вышитых шерстяными нитками горлиц возле гнезда — губы сами собой разъезжаются от уха до уха.
Улыбка вспыхнула на лице Ирины Андреевны, но быстро пропала. На самом деле жаль, что у дочери и Кости что-то не сложилось. А с другой стороны, Евгения укатила бы с ним, и кто знает, захотела бы она заниматься приманками и фермой? Теперь — занимается.
Удовольствие от успокоительной мысли было кратким. Как от первого глотка сухого белого хереса, который она любила. Следующий глоток почему-то уже не вызывал подобного восторга.
Не вызывала восторга и мысль, явившись следом за успокоительной. Необъяснимая тревога охватила ее. «Необъяснимая?» — насмешливо спросила она себя. Конечно, когда не хочешь объяснить себе причину.
Более того: чтобы отвлечься от тревоги, сделать вид перед собой, будто ничего не изменилось и ты всегда будешь уверенной, независимой, неуязвимой, начинаешь цепляться даже за самые простые вещи. А как иначе назвать ее недавний выезд в Москву за тряпками?
