— Чай? А почему я не могу выпить этой уисге-бита?
Он взглянул на девушку.
— Это очень крепкое питье. Для мужчин.
Для мужчин? Элизабет повернулась к пышногрудой служанке.
— Мисс Эффи, а вы сами когда-нибудь пили эту уисге-бита?
— Ну ясное дело, миледи. Всю жисть пью. Папаша втирал ее мне в десны, когда у меня в младенстве зубки резались. А бабка — ей уже почти девяносто — клянется, что пользуется ею от кашля. «Ничего не найдешь лучше, — это она говорит, — чтобы прогнать какую ни на есть хворь».
Элизабет посмотрела на Дугласа, сидевшего напротив, словно говоря: «Вот что пьете вы, мужчины»…
Тот только пожал плечами.
— Просто этот напиток больше подходит шотландцу, чем саксу.
Этого оказалось довольно. Теперь ничто на свете не остановит ее, и она попробует это зелье.
— Если можно, Эффи, глоток этой уисге-бита. — Элизабет посмотрела на настырного Маккиннона и улыбнулась: — А вообще-то почему бы и не два глотка?
— Ах нет, Бесс, спасибо, — остановила ее Изабелла, — я бы предпочла чай.
Элизабет посмотрела на сестру.
— А я заказываю не для тебя, Белла.
— А-а. — Спустя мгновение, кивнув в знак того, что она все поняла, Изабелла добавила: — Ах…
Троица молча сидела за круглым столом, ожидая возвращения Эффи. Та принесла три деревянные миски с тушеной бараниной, чайник с чаем для Изабеллы и две крошечные рюмки, каких Элизабет никогда видеть не доводилось. Служанка откупорила бутылку и поставила ее на стол между Дугласом и Элизабет.
— Господи, да сюда и глоток не войдет, — сказала Элизабет, глядя, как Маккиннон аккуратно наливает себе и ей по наперстку коричневатой жидкости. Потом она взяла рюмку и сказала, понюхав: — Вы пока не ставьте бутылку на стол, Маккиннон. Сразу же нальете еще раз.
С этими словами она поднесла рюмку к губам и выпила все залпом.
Ей тут же подумалось, что она проглотила либо яд, достойный знаменитой отравительницы Лукреции Борджа, либо нечто такое, чем их домоправительница в Дрейтон-Холле, миссис Барнаби, пользуется для чистки самых грязных ночных горшков. На ее глазах выступили слезы, горло обожгло, а желудок, казалось, пронзили насквозь горящей стрелой. Бросив взгляд через стол на шотландца, Элизабет поняла, что он прекрасно представляет себе, что она чувствует. По его кривой улыбке и смеющимся синим глазам было ясно, что он просто наслаждается ее стараниями подавить непреодолимое желание раскашляться.
Где-то на задворках сознания тоненький голосок прошептал: «А ведь он предупреждал, что питье очень крепкое…»
Негодяй!
Элизабет заморгала слезящимися глазами, проглотила жгучий комок в горле и с трудом улыбнулась, изображая полное удовольствие.
Шотландец, черт бы его побрал, ухмыльнулся еще шире.
— Готовы глотнуть еще, миледи?
— Разумеется, сэр. — Элизабет не собиралась отступать перед этим самодовольным типом.
После второго наперстка никакой катастрофы не произошло. Элизабет просто-напросто вообще ничего не почувствовала и не ощутила никакого вкуса. Ее охватило приятное внутреннее тепло, словно внутри у нее горит огонь, как в камине, так что она даже развязала шейную косынку и небрежно бросила ее на стол. Щеки у нее пылали, и это было чудесно. А в голове было так легко, будто Элизабет парила где-то в заоблачных высях.
И только после третьего глотка все завертелось у нее перед глазами.
Элизабет съела несколько кусочков баранины и выпила еще пару глотков, как вдруг сквозь гул в ее уши проник сердитый шипящий голос Изабеллы, обычно такой нежный.
— Бесс, мне хотелось бы уйти… сейчас же.
— Будь моей гостьей, — хихикнула Элизабет. Она заморгала, удивляясь, когда это Изабелле удалось обзавестись двойником.
— А тебе не кажется, что тебе тоже лучше уйти, Элизабет? Подумай о лорде Пер… — Тут она осеклась и сказала: — Нам завтра предстоит долгий путь на север, и лучше бы пуститься в дорогу пораньше.
Вспомнив о цели их путешествия, Элизабет скривилась. Лорд Перфойл. Это имя подействовало на нее, как ушат ледяной воды.
— Ба! Тем больше оснований у меня вообще сегодня не ложиться спать. Неужели ты лишишь меня этого последнего глотка свободы, Белла? Ведь в конце-то концов это ты утаила от меня правду о нашем путешествии на север, раскрыв все, когда уже было слишком поздно…
Сестры обменялись понимающими взглядами, после чего Элизабет махнула рукой, словно отгоняя несуществующую муху.
— Ну и ступай, Изабелла Анна Дрейтон. А мы с мистером Маккинноном допьем нашу уисге-бита. После чего обещаю сразу же отправиться спать…
К счастью, Дуглас все предусмотрел. Он поймал ее прежде, чем она ударилась головой об стол.
— О Боже! — вскричала Изабелла. — Неужели она умерла?
— Нет, мисс, но она проснется завтра утром и пожалеет, что этого не случилось.
Делать было нечего, и Дуглас поднял Элизабет на руки. Просто не верилось, что она столько выпила. Упрямая дуреха.
— А почему она не шевелится?
— Она спит мертвым сном, мисс. А поутру ни о чем и не вспомнит. Вы идите вперед, а я помогу вам доставить сестрицу в ее комнату, пусть проспится.
К счастью, их столик стоял у лестницы, ведущей наверх, в спальни. Посетители не обращали на них никакого внимания, и Дуглас быстро втащил Элизабет по узким ступенькам наверх; ему было жаль девушку — завтра, когда она проснется, у нее будет отчаянно болеть голова. Впрочем, поделом ей. Он ведь ее предупреждал.
Когда Дуглас положил ее на кровать, она пробормотала что-то вроде «самодовольный шотландец», потом перевернулась на спину и широко раскинула руки. Мгновение — и она начала тихонько похрапывать.
— Поутру она придет в себя, — сказал Дуглас совершенно расстроенной Изабелле, которая стояла рядом с ним, ломая руки. — А пока оставьте ее в покое.
Леди кивнула.
— Благодарю вас, мистер Маккиннон. Полагаю, мы снова оказались в долгу перед вами. Вышло, что за сегодняшний день вы пришли нам на помощь дважды.
Дуглас улыбнулся в ответ, искренне сожалея о том, что старшая сестра принесла девушке столько огорчений, потом поклонился и вышел. Прежде чем уйти в свою комнату, он решил спуститься вниз и заплатить Тернбуллу по счету. Если в округе рыщут патрули, как сказал трактирщик, ему лучше убраться отсюда до рассвета.
Дуглас поговорил с трактирщиком, с четверть часа болтал с посетителями, а потом пошел к себе. Он ступил на вторую ступеньку лестницы, как вдруг заметил маленькую дамскую туфельку, лежащую там, где она, должно быть, соскользнула с ноги Элизабет, когда он нес девушку наверх. Такого же цвета темного красного вина, что и ее платье, расшитая стеклярусом, она посверкивала в отсветах неяркого пламени в очаге. Туфелька была очень красивая — с высоким каблуком и заостренным мыском, — дерзкая на вид, совсем как ее хозяйка.
