Расчет был верным – машину никто не запер. Метрах в тридцати возле светофора пристроился гаишник и время от времени притормаживал иномарки. Желающих парковаться в два ряда перед носом инспектора не нашлось. Машина нагрелась на солнце до такой степени, что я сразу же почувствовал себя фаршированным болгарским перцем, который запихнули в чугунную кастрюлю и поставили томиться на плиту. Я опустил оба передних окна, сдал назад, удачно встроился в трафик и даже успел уйти под мигающую стрелку светофора. Мой старенький «опель» инспектора не заинтересовал.
Перед поворотом на набережную я притормозил, достал мобильный и набрал номер. Сработал определитель.
– Константин Юрьевич? – бодро спросил Хусейн. Последние лет пять он почему-то приветствует меня по имени-отчеству, хотя сам на несколько лет старше.
– Он самый, – ответил я. – Смотрю, не стер мой номер?
– Ну как это – стер?! Ты же знаешь, всегда рад тебя слышать! Где пропадаешь? По-прежнему на радио?
– Думаю, на радио я сегодня последний день.
– Что так?
– Мне с тобой поговорить надо.
– Подъезжай.
– Куда?
– Я у дядьки в аварийке.
– Картишки?
– Да какие картишки! Водки собрались попить.
– Я за рулем…
– Ну и я за рулем. Оставишь машину у дядьки, домой на такси отправим.
Я повернул на набережную и поехал к Хусейну.
Через час мы стояли с ним в Строгино за столиком закусочной магазина «Океан». Хусейн может позволить себе любой ресторан, но, сколько я его знаю, уважает именно эту закусочную.
– Котлетки рыбные с водочкой будешь? – спросил он.
– Давай!
– Толик! – крикнул Хусейн в сторону буфетной стойки.
Из кухни выскочил повар.
– У нас как сегодня с рыбными?
– Сом, щука, треска, окунь свежий, – перечислил Толик.
Хусейн взглянул на меня.
– Скажи Людмиле, нам по парочке сома, щучку, кетчуп, два салата фирменных и бутылку «Столичной».
Толик кивнул и тут же исчез.
– Ну как ты? – спросил я.
– Да как обычно. Сейчас лицензию на газ пробиваем. Узбек твой так и не звонил.
– Фернандель не узбек, хотя это и не важно. Знаешь, он так сдрейфил, когда я тебя к нему привел! Вызывает потом, смотрит лелейно и спрашивает: «А что, Константин, эти друзья твои, они военные в прошлом?» – «Нет, – говорю, – из параллельной системы». Тут он засуетился: «Ты знаешь, я им объяснил, что сам газом не торгую, но просьбу их передать могу. Если люди в компании заинтересуются, тогда твоим друзьям перезвонят».
– Примерно такой разговор и был, – подтвердил Хусейн. – Только никто не звонил и вряд ли позвонит. Давай лучше по пятьдесят.
Котлеты были замечательные: сочные, нежные, с тонкой хрустящей корочкой, приправленные кинзой и листьями спелого рейгана. Я не просто все съел, а сметелил, разливая водку и молча чокаясь с Хусейном.
Он смотрел на меня с иронией, потом с интересом и наконец, дождавшись когда я закончил есть, повернулся к буфету и серьезно произнес:
– Люда, принеси Константину Юрьевичу еще котлеток. Ну и водочку тоже придется повторить. Это нервы, – сказал он мне. – Рассказывай, чем могу помочь.
Я показал глазами на рюкзак:
– Там тридцать штук зеленью.
– Твои?
– С какой стороны посмотреть. Это деньги за восемь моих программ, которые выйдут в течение лета.
– Бабки черные?
– Конечно. И для нас, и для спонсоров. Минимально все проведено по безналу: договор, счет, счет-фактура и так далее.
– Ну, а чем тебя на радио так обидели, что ты решил их кинуть?
– Сначала скажи, при таком раскладе я могу это сделать?
– А что рассказывать, если ты уже сделал?! Бабки-то в рюкзаке!
– Я хочу поговорить с Фернанделем по-человечески. Если он примет мои условия, возьму только то, что мне причитается. Если нет – нужен твой совет.
– Говорю сразу: или бери все, или отдавай! По-другому нельзя. Твой узбек слушать ничего не станет, тем более – принимать условия. Ты кто – пиарщик? А он – гендиректор! Кто кому условия должен диктовать?
– Хусейн, там все здорово запутано. Радиостанцию продают, я это точно знаю. Фернандель держится только за счет прежних владельцев – тех самых, что должны звонить тебе по поводу лицензии на газ.
– Про газ забудем.
– Извини, это все, что я смог для тебя сделать.
– К тебе претензий нет, – отмахнулся Хусейн. – Рассказывай дальше.
– Фернандель ни хрена не получит с продажи станции, он не учредитель, поэтому ему и дали вольную: сколько успеешь заработать – все твое, а потом – извини. Поэтому он рвет каждый цент. Прикрыл бартер, отдает рекламное время за любые деньги – хоть за тысячу, хоть за сто баксов, главное, чтобы был доход. Машка, коммерческий директор и его же, соответственно, любовница, ведет свою игру. Фернандель ее тоже пасет – в общем, черт знает что! На этом фоне еще один человечек безумствует, но там другие причины. Он когда-то запудрил Фернанделю мозги рок-музыкой, подсидел программного директора и, заняв его место, начал чистку кадров. Полетели все, у кого на станции есть авторитет или кто помнит, как Серик начинал музыкальным редактором за сотню баксов в месяц. Стыдно ему, понимаешь? Как так? Целый программный директор, Серик Измаилович, а был мальчиком на побегушках – музредактором за сто баксов. А ну-ка, Серик, сгоняй в «Пурпурный Легион», купи CD! В первую очередь со станции полетели как раз те, кто все это помнил. Теперь настало время тех, кто что-то соображает в радийной жизни. Профессионалы ему тоже не нужны. Такой вот общий расклад.
– А ты не боишься, что твоего узбека при таком раскладе кондратий хватит? – усмехнулся Хусейн.
– Ну за сердечко-то он любит хвататься, только это все от лукавого! Ты пузень его видел?
– Нехилый, – согласился Хусейн.
– Теперь о деньгах. Я нашел клиента, придумал под него программу, дал ей название, раскрутил, и она стала самой рейтинговой на станции. Другие программы просто убыточные, понимаешь? Никто за их спонсорство ни копейки платить не хочет. Да и станция, сам знаешь, говно. Ни рейтинга, ни фига – одни пон-ты. А тут четыре тысячи каждую неделю, представляешь? Моих – десять процентов. Нормально. Точнее, было нормально. Потому что позавчера Фернандель вызвал и сообщил, что учредители больше не дают денег на промоушен, поэтому пиарщик с таким окладом для станции стал нерентабелен и ему теперь нужен некий пресс-атташе с зарплатой четыреста баксов грязными. Большего они не могут себе позволить, потому что полностью перешли на самоокупаемость. Хочешь – оставайся, не хочешь – уходи!
