На шиферном столике лежит местная газета, придавленная камнем. На ней привет от Сванхильд и указание на четырнадцатую страницу, где написано о мерах, принятых полицией против нарушения правил в прошедшие выходные:
«СЧАСТЬЕ ЗА РУЛЕМ
До потери самоконтроля, речи, сознания и всего прочего» —
подзаголовок, а из статьи становится ясно, что имеется в виду новая хозяйка Грепана.
Нина немного разозлилась, занервничала. Ну, ну. Так много людей превышает скорость в последнее время, кого может удивить, что владелица пансионата тоже время от времени едет слишком быстро, просто от летней радости. Но, по крайней мере, читатели узнают, что пансионат снова открылся, думает она, и можно сэкономить на рекламе.
Она бросает газету подальше, в мусорное ведро и забывает о ней, наблюдая за тем, как Агнес бегает вдоль берега в поисках дощечки. Стоит только Нине посмотреть на дочь, как она успокаивается и понимает, что все будет хорошо. У Агнес такие уверенные шаги, с камня на камень, густые волосы развеваются на ветру, глаза радостно блестят, как у всех детей. Стоит ей посмотреть на своего обыкновенного ребенка, как грудь расправляется: да, все будет хорошо!
Она обходит вокруг дома и снова делает открытия, теперь, после инициации. Видит следы женских босоножек в траве и следы от стульев, на которых они сидели, и остатки сломанного стула, и изменения в брусчатке перед домом, и окурок фру Хюсет. В комнатах, где спали гости, одеяла оставлены в беспорядке на кроватях, а на подушках и простынях извиваются волоски. Там, где жили влюбленные Францены, ночной столик отставлен, кровати сдвинуты друг к другу, а на простыне — следы семени и крови, впитавшиеся в матрас, будто бы юная дама была девственницей, когда приехала. Вот каково быть хозяйкой пансионата — места, где происходят решающие жизненные события.
Решающие так решающие, останавливает она себя, понимая, о чем думает.
Все может случиться, гости умирают в постелях, внезапно, нечаянно может остановиться сердце. Или продуманно на ночном столике лежит пузырек из-под таблеток и прощальное письмо. Нина найдет покойного, открыв дверь своим ключом, который открывает и закрывает все номера. Но в это она не верит, нет, здесь такого не случится, в этих местах небо слишком высокое. Люди могут здесь появляться на свет, зачатые в одной из ее двадцати четырех кроватей, может, здесь такое уже произошло. На свежеокрашенной стене в номере у бездетных супругов проступают еле заметные следы пяток фру Хюсет, оставленные ею, когда она лежала, задрав ноги кверху после соития, чтобы ни одна капля не ушла напрасно, простыни совершенно чистые. И может быть, одна из клеток семени пробралась в ночной темноте к ее яйцеклетке, соединилась с ней и уже начала делиться. А юная женщина, которую, вероятно, лишили девственности, запомнит навсегда или не сможет окончательно забыть то, что было в этот миг перед ее глазами. И если шторы не были задернуты, она видела удивительный синий свет перед окном, опускающийся серо-голубой невесомой дымкой над шхерами после захода солнца. Под их кроватью катается почти полная бутылка виски, в комнате Юхана Антонсена лежит пустая бутылка шестидесятиградусного ликера в мусорной корзине, но о суде или деле в корзине нет ничего, в ванных она находит бальзам для волос и шампунь и кладет их в ящик для забытых вещей в холле.
Агнес и Ада устроили себе укрытие в каменной выемке шхеры, где они отдыхают от мира и пьют чай с медом, держат летних птиц в клетках и кормят птенцов, найденных в лесу, выпавших из гнезда, еще не умея летать.
Сейчас они там сидят. И Нина в доме одна. Нырять в тишину, возникающую в пустом доме, словно нырять в море, — это как способ думать.
Она давно хотела купить дом. Как только накопит достаточно средств, если, конечно, не получит деньги неожиданно. Она знала, что сможет организовать жизнь в доме, прибираться в нем, и с каким удовольствием и радостью она будет этим домом управлять, следить за всеми комнатами, знать, что лежит в шкафах, соль, мука, масло и всего хватает, чтобы выстоять и пережить путешествие по жизни и ей, и ее ребенку.
Зарабатывать на жизнь, выполняя ту работу, которая делается всегда, которую надо выполнить и которая тем самым придает жизни смысл. Готовить еду, прибирать постели в своей надежной крепости. Потому что неправильно жить по принципу: еще один день прожит. И ты его никогда не вспомнишь. Он просто исчезнет. А затем придет похожий день, который ты тоже никогда не вспомнишь, потому что дни идут чередой, а земля вертится.
Она никогда не планировала купить новый дом. Прочитала объявление, поехала, посмотрела, купила, ночами до боли думала о доме. Видела, как в нем живут другие, теперь умершие женщины и дети, мужчины, выходившие в море, любовники, и белье на веревках, гости летом, большие кастрюли с горячим супом зимой, поленницы дров у печки, она видела своих предшественниц сквозь комнаты, в таких же сумерках, на ступеньках лестницы в подвал, по которым они ходили, как видно по порогам и стертым плинтусам, у подоконников, где они стояли, облокотившись, ждали и наслаждались жизнью.
Теперь это все — ее, теперь она ходит по дому и создает свои законы. Она освободила время и мысли, чтобы по вечерам и ночам искать собственный голос и собственные слова, которые Осхильд Бренне не успела найти до смерти. Там под лампой она приходит к согласию с самой собой, прибирает комнаты своей жизни, ищет связь между своим существованием и большим миром. Успокаивающе говорит сама с собой и с теми, о ком рассказывают стертые ручки дверей, стоит ей за них взяться, и они шепчут в утешение. Бегство мыслей от тела одинокими теплыми ночами. Писать, как ветер, — спокойным почерком облаков по небу, как волны — быстро и скоротечно, как растения — стеблями и листьями, писать, как стучит сердце. Образ черного квадрата в середине мира не такой уж дерзновенный.
Для Нины все не так, нет истории, которая бы все объяснила, нет причин и следствий, как свойственно тем, кто заявляет о намерении когда-нибудь писать. Когда жизнь перестанет их беспокоить, они сядут и напишут книгу, которая живет в них и зреет, как хорошее вино. Как только книга вызреет, она подаст сигнал, они возьмут отпуск у жизни, снимут летний домик у моря и будут сидеть в одиночестве несколько месяцев и писать, и опишут свой жизненный опыт и боль, падения и победы, все, чему научились за время своего необычайного путешествия по жизни, все, о чем думали только они и не думал никто другой, потому что таких случайностей, таких совпадений, таких удивительных приключений больше ни у кого не было, и книга превратится в надгробие над потрясающей, уникальной жизнью. А писатель, конечно, произведя впечатление на читателей, скажет свое последнее слово, объяснит, поставит точку. Для Нины все не так. Все по-другому. Язык, пригодный только сейчас, только для нее, словно инстинкт, облегчение, способ мыслить, понимать и выяснять только пережитое ею. Час за столом в сумерках, пока она еще в состоянии различать слова, — совсем не впустую потраченное время и не отдых после законченной в жизненной школе работы. Все происходит именно в этот миг, всегда происходило, с детства, сколько она помнит, с фонариком под одеялом, в дороге через лес. Слово «стих» рифмуется с «псих», а лучше с «бултых». В темноте, когда в свете лампы перо догоняет свою тень, она чувствует себя в безопасности, она вот-вот создаст жизнь, в которой такое возможно каждую ночь, да еще и в собственном доме.
