Тупицын отвел Соколова в сторону.
— Ступай домой. Без тебя управимся. Приедет прокуратура…
— Эх ты, — сказал Соколов. — Куда ж я теперь от этого денусь?
Он вернулся к пню и снова уселся на краешек, словно в этом пне и заключалась разгадка страшного преступления, которую капитан не собирался уступать никому. Уронив голову, он вновь тяжело задумался. Со стороны казалось, что Соколов спит.
Глава седьмая
Хмурое утро
— Wake up, sir![2]
Схватив ничего не соображавшего Половинкина за руку, Лев Сергеевич поспешил к выходу. На трапе их обдало холодным липким дождем.
— Обратите внимание, Джон! Сколько бы я ни возвращался в Москву, здесь всегда плохая погода!
Половинкин обалдело озирался, стараясь понять, где он находится и зачем из уютного кресла его выдернули во тьму и холод.
— Вам не по нутру климат нашей столицы, мой друг? — балагурил его спутник. — Поверьте, это не худшая погода для Москвы! Через месяц-другой пойдут мокрые снегопады, гололедица и грязь. Москвичи станут злые-презлые… Эге! Кажется, нас встречают, Джон!
Возле трапа припарковался желтый милицейский «газик». Из него вышел кругленький, коротконогий, улыбающийся капитан. Шутливо-гостеприимным жестом он пригласил веселую парочку спуститься с небес на землю.
— Вы везунчик, Джон! — Барский захохотал. — Вам исключительно везет на первых встречных соотечественников. Сначала я, старый пьяница, язык без костей, а теперь этот глубоко национальный тип. В народе его называют мент. Но я не советую к нему так обращаться. Чрезвычайно обидчивая и мстительная особь. Сейчас он любезно попросит предъявить документы. Вас отпустит по своей врожденной любви к иностранным подданным. А меня вежливо пригласит в свое заведение с клеткой.
Капитан милиции Степан Кратов слышал эти слова, но не обиделся. За многолетнюю службу в международном аэропорту он привык, что публика здесь не такая, как на каком-нибудь Казанском вокзале, где Степан работал раньше. Гордая, занозистая! Качают права по малейшему поводу. Интеллигенты. Сколько ж он их перевидал, боже ж ты мой! И как же они все похожи! Вот и этот, профессор каких-то гребаных наук, такой же петушок. Попетушись, петушок! Ты, главное, не нервничай. Надрался с незнакомым американцем в соплю, опозорил, понимаешь, отечество в глазах мировой общественности — будь добр, проследуй в кабинет для составления протокола. А шуметь будешь, можем тебя и в клеточку посадить… Очень любил Степа Кратов такие минуточки. Ради них, можно сказать, и служил. На переднем, можно сказать, рубеже отечества.
Как и предсказал Барский, американский паспорт Джону вернули, а самому Барскому указали на «газик».
— Что-то не в порядке с документами, капитан?
Кратов с нежностью посмотрел на Барского. Ну, точно — петушок! Ах ты мой дорогой!
— Документы, гражданин, ваши в полном порядке. С моральным обликом у вас форменный непорядок. Вы читали постановление правительства о борьбе с пьянством?
— Я пил в американском самолете, — напомнил Барский.
— А в нетрезвом виде находитесь на советской земле, — подхватил Кратов. — Парадокс!
Петушок начинал надоедать Кратову. Капитан легонько, так, чтобы этого не заметили иностранцы, подтолкнул его к машине. С таким расчетом подтолкнул, чтобы тот проехался задницей по грязной боковине. Он и проехался. Капитан даже засмеялся от удовольствия. Ай как нехорошо, гражданин! Такой пьяный и такой грязный!
— Капитан, — ледяным голосом вдруг произнес Барский. — Даю тебе десять минут. Свяжись с Егоровым и сообщи о моем задержании. После того, что Егоров тебе скажет, извинишься передо мной по всей форме. Не уложишься в десять минут, пеняй на себя.
— Почему Егоров? — сразу заволновался Кратов. — Это не наше ведомство.
Тем не менее проворно нырнул в машину, переговорил по рации и вернулся красный и злой. Барский стоял неподвижно и грозно, как Командор.
— Накладочка вышла, — процедил Кратов, — не предупредили. Виноват.
— В чем? — с ленцой в голосе спросил Барский.
— В том, что был с вами груб.
— Дайте мне ваш носовой платок.
Кратов с недовольным лицом протянул Барскому свежий носовой платок, утром выглаженный супругой. Лев Сергеевич тщательно вытер грязь с шортов, скомкал платок и небрежно сунул капитану в карман.
— Благодарю, — царственно сказал он. — Кстати, голубчик, — голос Льва Сергеевича понизился до шепота, — надеюсь, тебе сказали, что меня встречает сам… (он что-то шепнул Кратову на ухо). Нет?! Безобразие! По правде говоря, капитан, в нашем ведомстве бардака не меньше, чем в твоем.
Обращение на «ты» понравилось Кратову. «Ничего мужик, — подумал он. — Козел, конечно, как все гэбэшники. Но этот — ничего».
— Еще раз связаться с Егоровым? — дружеским тоном спросил он.
— С ума спятил? У Егорова могут быть свои планы. Но думаю, подстраховаться нелишне. Пусть твои орлы и ты лично — слышишь, лично! — сядут вдоль дороги, где потемнее, в кусточках. Там мокро, неприятно, я понимаю. Но что делать? Такая у нас с тобой служба, офицер.
Кратов с тоскливой ненавистью смотрел в сторону.
Наблюдая сцену у самолета, Половинкин решил было, что Барского встречает важная персона. Вместо этого из старенького «жигуля» вылез пожилой мужчина с приветливым лицом, одетый в кожаную потертую куртку. Он обнялся и трижды поцеловался с Барским.
— Узнаю Петровича! — смеялся Лев Сергеевич. — Ни на секунду не оставит своего железного Росинанта.
— Так ведь распотрошат, Левочка! — оправдывался Петрович. — Все снимут: фары, стекла, бампер, колеса…
— Стоп! — взмолился Барский. — Знакомьтесь. Джон Половинкин — русский американец. Прилетел в Россию учить нас уму-разуму. А это мой добрый сосед и автомобильный гений Семен Петрович.
— Корчмарев, — прибавил мужчина и протянул руку.
Половинкин проснулся оттого, что льющиеся через окно солнечные лучи нажгли ему щеку. Он потянулся, но не спешил открывать глаза. Так он просыпался в Питсбурге — от нежного солнечного ожога на щеке, бесконечно потягиваясь, но не открывая глаз, пока отец Браун с Долли (просто Долли, как Джон называл свою приемную мать) не войдут в комнату, не коснутся прохладными губами горячей щеки и не скажут в один голос:
— Happy morning, darling![3]
Это была их игра. Джон должен был вслепую сказать, чей поцелуй был первым. Если он угадывал, они хлопали в ладоши. Это предвещало удачный день.
В квартире было тихо и пусто. На кухне Джон нашел клочок бумаги:
