Однажды ему показалось, что он нашел ее наконец: одна кассирша из банка, на двадцать лет его младше, как-то странно на него посмотрела. Он тотчас бросился к ногам девушки и попытался обнять ее колени. Она завизжала так, что сбежался весь этаж; Ренувье пришлось публично извиниться. Сгорая от стыда, он отнес свой поступок на счет временного помрачения рассудка и попросил отпуск на два месяца в связи с переутомлением. В тот же вечер он вновь услышал ее жалобы: «Он меня не замечает, я для него просто не существую. Ты себе представить не можешь, как я страдаю!»
Больше всего Ренувье боялся, как бы девушка, устав от его равнодушия и смирившись, не решила его забыть. Каждый вечер он с благоговением ждал ее голоса, неизменно желавшего ему доброй ночи перед сном, и трепетал, страшась однажды его не услышать, — ведь это будет знак, что ее любовь угасает. К счастью, происходило как раз обратное: ее признания становились все более пылкими день ото дня. Ренувье чувствовал, что она влюблена еще сильней, чем прежде. Ему больно было сознавать, что любимая несчастна, но так он хотя бы мог убедиться в неизменности ее чувств. Значит, не все было потеряно. Мало-помалу он свыкся с положением вещей и уже не так одержимо искал ее. Знать, что он любим, ему было почти достаточно, и, сам себе в этом не признаваясь, он начал думать, что эта идиллия на расстоянии, хоть и в отсутствие физической близости, имеет свои преимущества. Слушая адресованные ему слова любви, произносимые ею в пустоту, Ренувье был доволен тем, как много места занимает в ее жизни, при том что она его жизнь собой не обременяет, и радовался, узнавая, что она потеряла сон и аппетит. В тот день, когда она сообщила своей наперснице, что в отчаянии готова свести счеты с жизнью, он даже немного возгордился.
Так продолжалось еще полгода. И вот однажды ночью Ренувье проснулся от очень громкого хлопка, похожего на выстрел. Его первая непроизвольная мысль была о взрыве газа: ему представился рухнувший дом, охваченная пламенем квартира; однако, включив лампу у изголовья, он убедился, что все в порядке. Ему даже показалась непривычной стоявшая в доме и на улице тишина.
Только наутро он понял, что в его ухе прозвучал выстрел в ее висок и что она, по всей вероятности, мертва. А он — зловещая ирония судьбы — от этого звука оглох; ненаглядная канула во тьму, забрав у Ренувье его дар, и ему отныне не суждено было больше никогда ничего услышать.
Несколько мертвых писателей Перевод Е. Клоковой
Благодаря Пьеру Гулду я открыл для себя множество непризнанных писателей, о которых составители антологий не имеют ни малейшего понятия. Пьер всегда питал особое пристрастие к литераторам «второго ряда» — неброским, эксцентричным авторам второстепенных произведений, забытым, чьим-нибудь ученикам, продолжателям вышедшего из моды направления, провинциалам, изгнанным, просвещенным любителям, тем, кто упустил свое время, и тем, кто наплевал на время, старомодным, оригиналам, скромникам, короче, ко всем тем, чьи книги в библиотеках стоят во втором ряду. Большинство неталантливы, у других дарования побольше, чем у отдельных знаменитостей, пользующихся незаслуженной посмертной славой. Все они умерли. Назову моих любимцев.
Энцо Транастани (1890–1939): этот итальянец опубликовал десять книг, и все носят названия музыкальных произведений. Первый роман, опубликованный в 1911 году в миланском журнале, назывался «Струнный квартет № 1»; потом он написал «Сонату для фортепьяно ми-мажор», «Симфонию № 1», «Симфонию № 2», «Мессу си-минор», «Струнный квартет № 2 для двух роялей», «Концерт для скрипки, фортепьяно и виолончели» и «Симфонию № 3». «Меня не читают, — говорил он. — Меня играют».
Адольф Морсо (1855–1940): недолго входил в группу «Клуб гидропатов»,[7]где общался с Шарлем Иро и Альфонсом Алле,[8]приверженец и мастер «короткого формата», никогда не творивший на бумаге. Все его рассказы и повести (сколько их — неизвестно, ибо многие были утрачены) написаны на материалах, выбранных в строгом соответствии с сюжетом произведения: «Смерть пешехода» — на кожаном ботинке 46-го размера, «Любитель шоколадок» выгравирован на черенке десертной вилки, «По дороге на запад» нарисован на украденном на выезде из Парижа придорожном указателе, текст «Гейм, сет и матч» выжжен на раме деревянной ракетки. Пьер владеет одним из произведений Морсо, оно называется «Катрен уходящего времени» и высечено на крышке карманных часов. В конце 20-х годов Морсо уехал в Америку, там его поразила мания величия, он приступил к написанию большого романа на кабине двухмоторного бомбардировщика, но не закончил, насколько это известно литературоведам.
Малкольм и Кларенс Галто (1884–1945 и 1884–1955): эти англичане-близнецы родились в многодетной семье, все члены которой имели то или иное отношение к литературе. Братья написали в соавторстве несколько книг, пользовавшихся успехом у публики, но сегодня совершенно забытых. Манера их письма завораживала критиков: поскольку они всё делали вместе, понять, что вышло из-под пера Кларенса, а что написал Малкольм, оказывалось совершенно невозможно. Пьер знает наизусть много стихов из их сборника «Прощай, Северный Уэльс» и часто читает нам вслух, нимало не заботясь о том, что мы не понимаем ни слова по-английски.
Пьер-Александр Сковски (1919–1940): мать этого «раннего» во всех отношениях юноши была русской, отец — швейцарцем. В девять лет он сбежал из дома и четыре месяца бродяжничал по Европе, потом жандармы задержали его и препроводили под отчий кров. В тринадцать лет он увлекся биржевыми спекуляциями, заработал целое состояние и купил двадцать гектаров виноградников, которые — увы! — немедленно погубила филлоксера. В пятнадцать лет он уже был отцом двоих сыновей: первый умер сразу после рождения, убив свою мать, второй, отпрыск дамы бальзаковского возраста, родился без левой руки и был абсолютным идиотом. В шестнадцать лет Сковски составил автобиографию «Молодой человек, который торопится». За три года, с семнадцати до девятнадцати лет, он написал шесть романов, два из них — на русском, женился, развелся, провел полгода в тюрьме за мошенничество, перешел в католическую веру и лишился глаза, упав с лошади. В двадцать лет Пьер-Александр сжег все свои рукописи, написал их заново и снова сжег — уцелела только вторая версия «Молодого человека». Год спустя он пустил себе пулю в голову, нацарапав на краю стола предсмертную записку: «Я хорошо пожил; я старею. Я ухожу».
Франсиско Мартинес-и-Диас (1930–1981): этот испанец, бывший военный, начал писать, выйдя в отставку. Он был крайне медлителен и закончил всего одну книгу — «Истории, прочитанные перед зеркалом», сборник из двенадцати восхитительных историй в стиле Льюиса Кэрролла. «Это, конечно, не шедевры, — говорил Пьер Гулд, — но мне они очень нравятся. Больше всего меня восхищает условие, которое он выставил своему издателю: все экземпляры книги были напечатаны “шиворот-навыворот” и продавались с прикрепленным к суперобложке зеркальцем. Прочесть текст можно было только с его помощью, как и следовало из названия. У меня есть экземпляр этого раритета, вот только зеркальце потрескалось».
