Я спросил о.Иеронима. Он сказал — так трудно говорить о радости, потому что она естьотблеск Божественного Света, который выше всякого определения, неописуем. Онсказал — что может при одном взгляде на Него возгласить человек, кроме«Аллилуйя!». Но в этом созерцании и есть художество. «Как? — спросил я. — Акартины ада у Данте?» Он сказал — есть творчество душевное, страстное,питающееся пищей земной трагедии, а есть творчество высшее, духовное,новозаветное, творчество «умного делания», которое возводит человека при помощиблагодати Божией по лестнице Богопознания.
--------------------------------
Иринепоказались эти рассуждения слишком риторическими, но они вдруг напомнили ей,что, действительно, этот вопрос чрезвычайно занимал старого Александра.
Мой муж, —говорила она Одному Приятелю, — высказывал одну глубокомысленную идею о том,что Бог, сотворивший мир, создал человека в качестве зрителя, собеседника идаже соперника в деле творения. Бог вызывает его из небытия и ждет от негоответной реакции. И поэтому каждая личность — будь то художник, поэт, драматург— актом своего творчества как бы бросает вызов Всевышнему, свою неожиданнуюдерзкую реплику.
— Ну,вдовушка, пошла-поехала, — вдруг взорвался Один Приятель. — Да у тебя типичный«комплекс вдовы»: «Мой муж говорил то», «Мой муж говорил это». Хватит, надоело!Вся, как набор цитат. Если уж ты живешь со мной, то изволь...
— Вот как?Скажи нечто этому миру, чтобы мне хотелось и тебя цитировать!
— Что ты мнетычешь — «цитировать», «цитировать»! Да плевать я хотел на твое цитирование!Живешь в каком-то придуманном мире, который давно уже кончился. Нет у тебя ужезнаменитого мужа! Нет у тебя Англий и Франций! Нет у тебя дачи —«очаровательного старинного замка»! Ничего у тебя нет! Ты просто взбалмошнаясорокалетняя вдовица, и все, запомни это!
В церквивдруг погас свет, и Ирина подумала что служба уже кончилась и ей придетсяотдавать так и не дочитанную до конца тетрадь. Однако из алтаря показался монахс черненькими быстрыми глазками и курчавой всклокоченной бородой, тот, которогоона уже видела сегодня в церковном дворе. Он вышел на середину храма и, раскрывнебольшую книжечку, стал старательным и даже несколько форсированным голосомчитать что-то длинное и маловразумительное. Это позволило Ирине вновьуглубиться в чтение.
--------------------------------------
Мне оченьобидно, что я такой заурядный, неинтересный человек. Таврион говорит со мнойтогда, когда я сам его о чем-то спрашиваю, а о себе никогда ничего нерассказывает. Я сказал ему, что мечтал бы писать иконы, и он позволил мнетереть краски и левкасить доски. Я думал, что это он так, для начала, а потомпозволит и мне что-нибудь написать, хотя бы одежду, а он, кажется, об этом и непомышляет.
А Дионисийвообще меня презирает. То он с большим интересом слушал мои рассказы из прошлойжизни и даже смеялся, когда я изображал кое-кого в лицах. Я, например,развалился в кресле, закинув ногу на ногу и произнес значительно: «Религиознаяидея устала! Остается только идея национальная, племенная. Только она — в силусвоей элементарности — способна объединить русский народ. Но в России, где всеинстинкты так сильны и грубы, это может привести только к фашизму». Илинаоборот — вскочил стремительно, прижал руку к сердцу и сказал интонациямисветского человека: «Это был замечательный, просто святой человек, он умелпожить — ни в чем себе не отказывал, ел-пил в свое удовольствие, имел пять жен,обожал гостей и умер прекрасно — после сытного ужина и бутылки шампанского».Или:» Я хорошо понимаю Иуду — он оказался совершенно перед трагическим выбором:смерть одного человека или гибель нации. И он принес своего Учителя в жертвународу. А что ему еще оставалось делать? И потом — он смыл свое бесчестиесобственной кровью. Его самоубийство вполне оправдывает его поступок и искупаетвину». Дионисий качал головой, даже ухмылялся, а потом, когда я сказал: «Какбыло оставаться среди этих слуг сатаны?» — он вдруг спросил строго:
— Зачем тысюда приехал?
— Как зачем?— удивился я. — Служить Богу.
— И чем жеты, интересно, ему служишь?
Я оторопел,растерялся, а потом и отвечаю:
— Тем, чтоколю дрова, отапливаю храм, помогаю людям.
— И при этомсчитаешь, что, принося некоторую пользу, служишь Богу?
— Ну да, — ясовсем потерялся (ненавижу в себе это свойство — конфузиться в самыйответственный момент). Я считаю, что это доброе дело.
— А про себя,наверное, помышляешь: экий я подвижник — сбежал из теплого дома, от сытогостола, от греховных развлечений и мирских обольщений сюда, в этот полутемныйподвал, променял интеллектуалов на лютую старостиху и, вместо занятийхудожеством, пилю дрова и тру краски!
— А разве этоне так? — спросил я, чувствуя, как начинаю его ненавидеть.
— Так, —кивнул он. — И ты, наверное, считаешь уже, что у тебя теперь есть какие-топреимущества, какие-то особые заслуги перед Богом и гарантии, позволяющие тебегордиться своим поступком, считать себя выше этих людей, погрязших в страстях изаблуждениях, и даже осуждать их, так?
— Да вы незнаете, в каких грехах они все живут! Для них блуд и пьянство — это даже незло! Как же я могу не осуждать их? А это их тщеславие? А это самодовольство!
— А о себе тычто думаешь? Вот ты отстранился от них, погибающих в разврате, и теперьспасаешься своим высоким подвигом, так ведь?
— Так! —крикнул я ему назло.
— А Бог гдеже? Бога ты куда дел? — спросил он вдруг, совершенно спокойно и не раздражаясь,словно подчеркивая свое превосходство. — Бога, который помышляет о человеке идля которого каждая человеческая душа дороже целого мира? А вот Господьприведет их к покаянию, очистит и освятит, а ты все будешь лаяться состаростихой да думать, какой ты великий подвижник? А? что получается?
Я пришел вотчаянье и стоял перед ним как сопляк. А он сказал:
— Аполучается то, что все эти твои труды и страдания пропадут даром, да ещеобратятся тебе же во зло, ибо окажутся все той же гордыней и лицемерием.
---------------------------------
Ирина была ввосторге. «Нет, видимо, и здесь встречаются умные люди», — с удовольствиемподумала она и прочла дальше:
Пойду завтраисповедоваться в осуждении священнослужителя.
Внезапновспыхнул яркий свет, алтарные врата распахнулись, и Ирина увидела, как наамвоне появились юноши в голубых хитонах с длинными горящими свечами. Сойдя соступени, они встали симметрично лицом друг к другу по обе стороны от входа наамвон, по-видимому изображая неких стражников. Тот, который оказался к Ирине вполупрофиль, был Саша. Он ревностно вытягивал подбородок и при этом сильносутулился. У него выросло некое подобие бородки, и это делало весь егомальчишеский облик несуразным и жалким.
