— Я хочу тебя, — сказала я.
— Давай сегодня, — ответил Сэйдзи.
Наши тела, лежащие рядом, издавали едва ощутимый жар.
Каждый раз, когда Сэйдзи привлекал меня в постели, сначала я слабо сопротивлялась его ласкам. Сопротивление было и физическим, и психологическим. Мне не хотелось начинать любовную игру. Это нежелание было слабым, едва ощутимым.
— Иди сюда, — говорил Сэйдзи и прижимал меня к себе. И в миг, когда наши обнаженные тела соприкасались, я забывала о сопротивлении.
У Сэйдзи были мягкие ладони. Мои пальцы в самом начале жестко отталкивали его, оттого еще сильнее ощущая эту мягкость. Вдруг они слабели. Это кровь, таившаяся в самой глубине моего тела, начинала пульсировать, направляя свой ток в самые его дальние уголки.
— Хорошо, — прошептала я. С Сэйдзи я могла разговаривать. С Рэем я утрачивала эту способность. Стоило Сэйдзи обнять меня, как начинало казаться, что я не более чем контур своего тела. Мой контур подчеркивал контур его тела. Очертания тел, которые, казалось, вот-вот сольются в одну линию, однако, не соединялись, их содержимое то вздымалось, то опадало, то вздымалось вновь. Тело окончательно расслаблялось не в разгар соития, а после, так сильно, что не было сил пошевелиться. Такое состояние длилось минут пять. Я лежала, раскинувшись на постели, а в ушах стоял шум, похожий на звук прибоя.
— Что это за звук, — спросила я Сэйдзи. Он задумался и переспросил:
— Звук отъезжающей машины?
— А почему именно отъезжающей, а не подъезжающей?
— Когда машина подъезжает, звук более резкий, разве нет? — сказал Сэйдзи и опустил голову на простыни. «Он всегда высказывает хрупкие вещи», — подумала я. Уезжая, приближаясь, машина на скорости проносится мимо, разве возможно отличить эти звуки друг от друга? Сразу хочется вступить в спор. Хочется разрушить его непрочное утверждение, высказав в ответ опровержение.
— Я проголодалась, — деланно глубоким голосом сообщила я. Сэйдзи рассмеялся. От смеха хрупкость исчезла.
— Хочется чего-нибудь горячего, — сказала я, приподнявшись и сев на кровати. Способность двигаться вернулась ко мне. Я легко провела по спине Сэйдзи пальцами. Он, не пошевелившись, продолжал лежать на животе, только плечи едва заметно вздрогнули.
— Ты что-нибудь почувствовал? — спросила я.
— Щекотно, — ответил он.
Я потянулась и еще раз прикоснулась к Сэйдзи. Под моим прикосновением спина прогнулась. Шум прибоя нарастал.
После занятий любовью мы поели вместе и расстались.
По дороге домой я чувствовала легкость. Не важно, когда я возвращалась, днём или поздно ночью, зимой или летом, на душе всегда было легко и свежо.
Стоя у светофора на привокзальной площади, я видела, как один мужчина перешел на другую сторону на красный свет. Уверенными шагами он пересек проезжую часть, даже не оглянувшись по сторонам. «Осторожно!» — вырвалось у меня. По дороге прямо на него с огромной скоростью неслась белая машина. Мужчина же продолжал невозмутимо двигаться вперед, не убыстряя и не замедляя шага, пока не достиг противоположной улицы. У меня в груди стучало сердце. Обычно ты забываешь о том, что внутри тебя есть сердце, только от испуга его биение становится ощутимым. Ты четко различаешь его стук. Мужчина исчез, завернув за угол. Загорелся зеленый свет, и все разом двинулись по пешеходному переходу вперед. Рядом со мной шла женщина. Примерно моего роста, ширококостная, с короткой стрижкой, она неспешно переходила дорогу. Вслед за ударами сердца все движения моего тела стали ощутимыми. Невольно я обратила внимание на то, как передвигаю ноги. Оказалось, что я шагаю в ногу с женщиной рядом. И не только с ней одной, все, кто в тот момент переходил улицу, шагали в унисон. В этом было что-то неприятное.
Хотя только что мне было так легко и свежо, вдруг стало казаться, что этот ритм затягивает меня в странный, непонятный мир. Чтобы прогнать это чувство, я стала думать о Сэйдзи. Мысли погасят ощущения, и ничего не случится. Буду думать о мозоли от карандаша на его пальце, — решила я. На среднем пальце правой руки Сэйдзи рядом с суставом была выпуклая мозоль. «Сейчас карандашом никто уже и не пользуется, — сказала я как-то ему, на что он покачал головой: — Я пользуюсь. Я, наоборот, ручкой редко пишу, в основном карандашом».
Сэйдзи и я, мы на работе постоянно имели дело с письменными текстами. Я эти тексты писала. Сэйдзи заказывал эти тексты писать. У нас даже получилось несколько совместных работ. Я каждую неделю писала по небольшому эссе. Сэйдзи, как никто другой, обладал искусством тонкой похвалы. Он мог похвалить так, словно бы это делал не специально. Он предложил издать собрание моих эссе одной книгой, благодаря этому у меня появилось много работы. Это помогло мне тогда прокормить себя и Момо.
Думая о Сэйдзи, я незаметно добралась до дома. Какое-то время я стояла под светом уличного фонаря без движения. Окруженная только что множеством людей на станции, я каким-то чудесным образом стояла теперь одна, в полном одиночестве. Куда они все исчезли?
На выходе из гостиницы Сэйдзи говорил мне, что пойдёт обратно в фирму. Я наблюдала, как он садится в такси, со спины Сэйдзи показался мне каким-то совершенно чужим, незнакомым мне человеком. Такие моменты иногда случались со мной.
Рэй ни разу в жизни не казался мне чужим. Даже сейчас я смогла бы безошибочно нарисовать каждую черточку его лица и тела. Свет от фонаря был тусклым. Выйдя из светящегося круга, я бесшумно толкнула дверь, ведущую в дом.
— Не могу пить меньше таблеток, — сказала мама. Она каждый вечер пила лекарство от гипертонии. Из-за того, что зимой она особенно часто страдала повышенным давлением, лекарственную дозу приходилось увеличивать. Весной же она, как правило, возвращалась к своей норме.
— В этом году пока не могу пить меньше, — посетовала мама. — Мой прежний врач ушёл, а на его место назначили нового — молодого, он так решил. Для него важны только цифры. А пожилой доктор куда больше понимал и знал индивидуальный подход, — заключила мама, потягиваясь. Несмотря на жалобный тон, во всем её теле угадывалось радостное ожидание весны. Вытянутые руки излучали силу.
— Еще немного, и тебе можно будет пить обычную дозу, — сказала я, мама кивнула.
— Знаешь, я видела головастиков, — неожиданно проговорила она.
— Где? — удивилась я. Она засмеялась.
— Мы с Момо ходили на пруд возле университета. В воскресенье. Когда ты была в кино.
— Надо было по работе, — пробормотала я в свое оправдание, на что мама опять засмеялась:
— Да я совсем не против, чтобы ты и просто так сходила в кино.
Когда в разговоре с мамой речь заходила о Рэе, внутри меня всегда что-то сжималось. Она смотрела на моего мужа, которым являлся Рэй, словно через кривую линзу, и никак иначе. Это не означало, что у неё было предубеждение по отношению к нему. Просто она не желала видеть в нем существо, имеющее четкие формы. Наблюдая за ним сквозь свою линзу, она хотела видеть лишь искаженные части тела: голову, конечности и прочее. Она не питала к нему ненависти, которая заставляла бы её в отвращении отворачиваться или, наоборот, пристально следить за каждым его движением. Просто она хотела, чтобы он навсегда остался чем-то неопределенным, не имеющим форм.
