Когда придет этот вечер, и бедные будут усердно потеть во славу Эроса, богатые засядут по барам на Джермин-стрит и будут сидеть до закрытия над бокалами с коктейлями, сдвинутыми к самому краю плетеных столиков.
Театральная публика, дрожа в эстетическом предвкушении, будет повизгивать от возбуждения на черных пластиковых табуретках у бара в ожидании заветного часа, когда можно будет отправиться на спектакль. «Привет, Дженет, привет… я три часа просидела в баре, тут… за углом… не могла дождаться, когда начнется…»
Молодые профессионалы, переодевшись в домашнее платье, небрежно раскинутся в мягких креслах посреди тучной роскоши модных предместий и примутся – по настроению – или вяло скандалить, или же миловаться со своими молоденькими и хорошенькими супружницами.
Да, именно так все и будет, когда я выйду из дома, возьму такси и поеду в клуб. Поеду, конечно же, через Мейфэйр, мимо тамошних ресторанов, завидуя их широким полосатым навесам и маленьким хвойным деревцам в горшочках у входа. Но сегодня особенный день – хотя, кроме меня, никому нет до этого дела. Уже завтра вечером у Арчера я, возможно, увижу Лайзу. Для этого случая мне понадобится волшебство, какое-нибудь безотказное заклинание, колдовская уловка. Одному мне не справиться, это ясно. Мне нужен помощник. И я даже знаю, кого попросить о помощи. Я сейчас позвоню Амелии, моей давней подруге. И если Амелия сегодня не занята, она обязательно мне поможет.
Глава девятая
Желтый дом
Мы с Амелией знаем друг друга не один год. Я хорошо помню, как мы познакомились. Дело было на вечеринке. Амелия вышла на улицу и стояла, прислонившись спиной к стене дома и тупо глядя в пространство. Это была просто кошмарная вечеринка, особенно для Амелии, которая считала ее поворотным моментом в жизни.
Мокрые примулы льнули к ногам молодых девчонок, направлявшихся по незнакомой тропинке к желтому дому. В небе сверкали молнии, но дождя не было.
А где-то поблизости (ожидая с подчеркнуто недовольным видом у дверей магазинов, или рядом с машиной, или в красном саду) неизменно присутствовали бойфренды. Всегда смазливые, упитанные и румяные, ростом шесть футов два дюйма, раздражительные и ревнивые. Прирожденные бойфренды, без каких-либо задатков к другим видам деятельности.
Желтый дом располагался в предместье провинциального городка. Зиккурат, сооруженный каким-то удачливым коммерсантом, он был как спиральная пирамида из серых окон с уголками, затянутыми паутиной, и старыми рамами, оплетенными побегами дикого винограда. Тяжелые бархатные портьеры не пропускали свет внутрь.
Неприятный и хищный запах пачулей в саду оскорблял свежесть весеннего вечера. В сумраке на крыльце перед парадным подъездом собралась группа молодых людей. Все, как один, были в черном. Чей-то бойфренд что-то громко втолковывал им с угрюмой решимостью авиационной пушки в условиях густого тумана. Девочки-мальчики вежливо слушали. Бойфренд казался одновременно растерянным и непреклонным.
Где-то в доме играла музыка. Мелодия вырвалась в сад, спустилась по старым скрипучим ступеням, проскользила ладонью по деревянным перилам, всколыхнула напитки в бокалах. Музыка вернула девчонок к полудрагоценному блеску их подросткового праздника, ее дерзкий развязный ритм зажег искры фальшивых бриллиантов на диадемах девственных невест. Пахло зеленью и чем-то сладким. Бойфренд настойчиво требовал внимания своей девушки, Амелии, одетой в черное. Она выделялась своей нарочитой неразговорчивостью и казалась значительно старше сверстников.
Амелия уже знала, что всякое проявление индивидуальности строго карается. Этому она научилась еще в ранней юности. Ей совсем не везло с парнями. Раз за разом. Всегда. Они все причиняли ей боль: своим вечно дурным настроением, своими упреками и придирками, своей угрюмой и донельзя сентиментальной критикой во время ночных разговоров в постели, сопровождавшихся неизменным сюсюканьем, как будто она была маленькой девочкой. Хотя ее роль всегда была материнской. Как на той вечеринке. Ради собственного спокойствия она с готовностью изображала любящую мамочку. Ее бойфренд был счастлив: он с раннего детства мечтал отшлепать свою маму, а потом долго и бурно ее утешать. Амелия поощряла его и вовсю льстила его самолюбию. Когда они выходили куда-то вместе, она выбирала, что ему надеть.
– Тебе так идет эта рубашка…
Довольный и гордый собой, он разрешал ей накрасить ему глаза. Черная подводка и тушь на ресницах вовсе не умаляли его суровую мужественность, а лишь придавали налет внутренней раскрепощенности и подчеркнутого нежелания мириться с общепринятыми нормами и условностями – те самые качества, которые он должен был всячески проявлять, чтобы оставаться на голову выше толпы и быть уверенным в том, что ему не откажут в постельных забавах.
Тяжелые капли дождя уже принялись барабанить по крышам машин. Девочки, обделенные вниманием своих бойфрендов, сидели на ступеньках в компании сочувствующих подружек. Подружки пытались высказывать мудрые, независимые суждения. Сидеть на лестнице с убитыми горем подругами – был хитрый тактический ход в долгосрочной стратегической битве против безразличия. Глядя поверх полных бокалов, девочки на лестнице делали вид, что поддерживают разговор. Утешавшие их подружки откровенно ловили кайф. Они дули на челки, падавшие на глаза, и покрывались испариной под слоем румян.
Амелия говорила без умолку и вспоминала при этом лужайку с искусственным дерном перед зданием студенческого общежития, где промокшая земля влажно поблескивает под горящими фонарями, установленными людьми, у которых был план застройки и которые лучше Амелии знали, что именно должны освещать фонари. Может быть, эти люди знали и о пустой комнате между комнатой Амелии и ее соседки дальше по коридору. Когда над Бредфордом снова сгустится туман, между ними по-прежнему останется эта пустая комната – кусочек незанятого пространства на самом краю пустыни. Амелия думала о ней постоянно. Всегда. Она пила что-то крепкое, явственно чувствуя привкус размокшей земли и жидкости для снятия лака. Пальцы помнили все ощущения от прикосновения к тетрадным листам. Ей постоянно казалось, что где-то близко играет радио, приглушенное двумя тонкими стенами. В пустой комнате – там, у себя в голове – она каталась полуодетая по кровати, сбросив на пол одеяло, и обнимала себя за плечи в темноте под незанавешенным окном. Она была совершенно одна, независимо от того, жил кто-нибудь или нет в комнатах по соседству. В ее сознании эта пустая комната всегда была на переднем плане, а на заднем плане было только смятение. И смятение постепенно просачивалось туда, в ее мысленную картину этой необитаемой комнаты без занавесок.
В желтом доме в комнатах первого этажа не было никакой мебели. Ее всю убрали. Со стен сняли картины. Оставили только большое зеркало над камином в черной тяжелой раме. Бойфренд Амелии стоял перед зеркалом и увлеченно рассказывал о фотографии. Амелия смотрела в сторону. Не согласна она быть Фисбой для его Пентакса[12]. «Сколько их было, этих бойфрендов, – размышляла она про себя, – и все какие-то одинаковые. Неотличимые друг от друга». Их желания были сильны и рьяны, но сильнее любого желания была радость от обретенного наслаждения.
