3. Пластмассовые стаканчики. 1959 год
Когда кто-то шутил, шутка обычно доходила до нее в последнюю очередь. Когда в компании ее друзей появлялось расхожее выражение, она либо запиналась, либо путала слова. Она пользовалась успехом у ребят, потому что, решив что-нибудь сделать, не раздумывала и обязательно делала. Она решила, что переживать из-за секса глупо, поэтому быстро переспала по очереди с Евгением, Павлом и Оскаром. Потом ей пришлось сделать аборт, а подруга Оскара, Марина, устроила жуткую сцену. Все улеглось, но в ее отношениях с друзьями остался какой- то неприятный налет. С тех пор девушки смотрели на нее как-то попридирчивее, во взглядах парней было что-то оценивающее. Она вздохнула с облегчением, познакомившись с Володей — он учился на другом факультете, собирался быть не экономистом-пищевиком, как она, а инженером. Володя тоже относился ко всему серьезно. Она обратила на него внимание на комсомольском собрании. Собрание было по обыкновению скучное, но он не откидывал голову назад, не смотрел в потолок, не водил пренебрежительно взглядом туда-сюда — как делали на собраниях, когда хотелось просто закатить глаза в нетерпении. Он делал записи в блокноте мелким, аккуратным, округлым почерком. “На будущее важно, — сказал он, когда она после спросила его об этом. -
Если хочешь добраться туда, куда едешь, важно дать понять, что ты не просто пассажир”. С Володей ей было легко, как с самой собой. Он не подшучивал, не предавался фантазиям, правда, спьяну играл дурацкие мелодии на трубе. У него тоже имелись свои планы, и он, как и она, не стеснялся этой привычки — тщательно обдумывать, что необходимо для их достижения. Представляешь себе жизнь, которую тебе хотелось бы вести, а потом движешься оттуда назад, к настоящему времени. Даже семья Володи была во многом похожа на ее собственную, хотя он был родом с юга, а не с Урала. Ее отец был заместителем секретаря парткома в маленьком городке, а мать — учительницей биологии; его отец был заместителем главного бухгалтера на марганцевом комбинате, а мать — учительницей химии. “В точку”, — сказал Володя. “В точку”, — согласилась она. Лежа с ним лицом к лицу на кровати в общежитии, она чувствовала себя его союзницей. Он был тощий, но руки у него были теплые и сухие. Они начали строить совместные планы. Обоим оставался еще год до выпуска. Они решили пожениться следующим летом, уже с дипломами в кармане. Они говорили о квартире и работе с удовольствием, подробно, безо всякой иронии. Оба сошлись на том, что чрезвычайно важно заполучить московскую прописку. Они приехали с окраин в центр и ехать обратно не собирались — не возвращаться же к этим вечерам в провинции, когда читаешь газету и пытаешься представить себе большой город. “Придется нам доказать, что от нас есть польза, — сказал Володя. — Сделать так, чтобы нас обязательно заметили”.
Они действовали по собственному почину. Поначалу это были мелочи: аплодировать на открытии памятника или раздавать полотенца, когда в университет приезжали студенты из братской Польши. Испытательный срок — это нормально. Они так и рассчитывали; комсомолу ведь потребуется время, чтобы разобраться, кто надежный товарищ, а кто залетная пташка. Однако те, кто занимался подобными вещами, кажется, поняли — притом быстро, и это обнадеживало, — что они оба на деле сами выдвигают себя (а по-другому и не бывало) в ряды энергичных и надежных; тогда их стали привлекать к деятельности более важной, даже более интересной. Володю пригласили в делегацию комсомольцев университета, которой предстояла поездка на конференцию по делам молодежи и спорта, организуемую Моссоветом, а она — она как-то августовским утром оказалась в автобусе, стоящем на обочине дороги у парка “Сокольники”.
Стоял жаркий облачный день, серую дымку неба там и сям прорезали морщины солнечных лучей. Повсюду летала цветочная пыльца.
— Так, я вижу, все при параде. Отлично, — сказал районный представитель по фамилии Христолюбов, от которого трудно было оторвать взгляд: он потерял на войне ухо и, кроме того, носил очки, которые ему приходилось привязывать к голове шнурком. И все-таки ранение, полученное на войне, видимо, помогало ему в трудностях, связанных с партийной карьерой, которые у него наверняка возникали — с такой-то фамилией. Интересно, подумала она, почему он ее не сменил.
— Мы вас разбили попарно… — он принялся зачитывать список по бумажке. — Галина с Федором, — произнес он наконец.
Она оглянулась и увидела, что позади, в двух рядах от нее, парень в кожаной куртке поднимает брови и руку. Сердце у нее слегка упало — у него даже в спокойном состоянии было такое лицо, будто ему все только бы усмехаться, — однако она кивнула и улыбнулась ему по-товарищески.
— Так, запомните, — продолжал Христолюбов, — не упускать ни единой возможности высказать нашу точку зрения. Грубить экскурсоводам не надо, но все те фразы, которые мы обсуждали, вставить в разговор, и не забудьте на выходе написать что-нибудь в книге для посетителей. Хотят американцы отзывов — будут им отзывы.
Они вышли и рассредоточились в толпе народа, ожидающей у главного входа на выставку; Федор — обладатель кожаной куртки зашагал с ней рядом.
— Ну вот, в Америку поехали, — сказал он.
Она не знала, что отвечать.
— Ты в каком институте? — спросила она вежливо.
— Ни в каком, — ответил он. — Я на заводе. Электроприборном.
У них были билеты на этот день, поэтому в очереди стоять не пришлось, и когда ворота в следующий раз открылись, они вошли и направились по тополиной аллее к золотому куполу — экскурсия начиналась оттуда. Впереди, показывая дорогу, шагали американские девушки в платьях в горошек до колена. На всех были круглые шляпки, и белые перчатки, и одинаковые черные туфли на высоком каблуке — такая форма. Она одернула свое белое хлопчатобумажное платье. Оно было простое, но она добавила к нему зеленый кожаный пояс, купленный на блошином рынке, и зеленую сумочку, почти подходящую по цвету, которую ее мать достала в универмаге. Простое — это ничего, раз у тебя черные волосы и серые глаза. Надо носить простые цвета, и чтобы без особых ухищрений. Федор заметил ее жест и глянул пониже. Она нахмурилась. Американские девушки представляли собой обыкновенную смесь — симпатичные и не очень, — разве что все были розовощекие, так и пышущие здоровьем, а приглядевшись повнимательнее, она увидела, что некоторые из них гораздо старше, чем ей поначалу показалось. Некоторым, наверное, аж тридцать, а они все равно такие же стройные, как и двадцатилетние. Стройность, кажется, тоже была частью формы. По-русски они говорили хорошо, но понять, что это не русские девушки, можно было и без платьев и тонких талий, потому что они все время улыбались — так много, что у них, наверное, лица болят, подумала она.
Когда они подошли поближе, она увидела, что купол на самом деле состоит из тысяч треугольников, образующих сложный узор. Это вообще не было похоже на здание — оно казалось твердым, но хрупким, словно полая раковина морского животного; такие, истонченные приливами, попадаются на пляже. Вступая под своды здания, все поднимали глаза и удивленно перешептывались. Оно оказалось одним огромным помещением, без потолка, лишь все та же твердо-хрупкая оболочка, которая, как видно было изнутри, состояла из повторяющихся узоров — шестиконечных звезд или цветов. Получилось нечто среднее между организмом и механизмом. Это ее немного озадачило: зачем американцы выбрали такую штуку в качестве главного элемента своей выставки? Это по- своему впечатляло, но видно было, что постройка едва касается земли и долго не простоит. Вид у нее был до странности несерьезный.
