Наконец мы попали в очередной темный коридор, где располагалась конструкция, похожая на остатки бывшего поста для медсестер. Внутри сидела женщина: она склонилась над столом, уткнувшись носом в журнал «Для высших служащих Нового Порядка». Вероятно, она была огромного роста, потому что даже сидя умудрялась смотреть на меня сверху вниз.
— Да? — хрипло квакнула она, словно лягушка, выкурившая слишком много сигарет. — В связи с чем вы меня отвлекаете?
На меня уставились темные глаза, вовсе без белков. У нее был нос крючком и острый подбородок с гигантской родинкой, из которой росли жесткие черные волоски. Черт, если Новый Порядок действительно охотиться за ведьмами…
— Двое самых что ни на есть омерзительных выродков для вас, Матрона, — объявил один из охранников. — Ведьма и колдун.
У меня сердце в пятки ушло. С теорией сумасшествия можно окончательно попрощаться. Недолго же она протянула!
Знаете, когда жизнь действительно становится отвратительной до невозможности, отчаянно хочется, чтобы вас отправили в психушку, накачали таблетками или при помощи шоковой терапии вернули обратно к реальности. В тот момент я бы с радостью согласилась на лоботомию. Думаю, именно она единственный стоящий вариант, когда образ свободы уже не маячит перед вами даже в несбыточных мечтах.
ГЛАВА 22
Уит
— Полиция, видимо, роется в самых наимерзейших мусорных кучах по всей стране, выискивая там таких вот… чудиков, за которыми мне потом приходится присматривать.
После этого веселого комментария настроение наше упало еще на одно деление. На самом деле в тот момент меня больше беспокоила Уисти, испуганно озирающаяся по сторонам.
Матрона отодвинула стул в сторону, чтобы достать пару папок со стола за своей спиной. Тяжелый сальный хвост болтался по ее белому халату медсестры, напоминая водоросль или угря из мертвого озера.
— Да, мэм, — произнес конвоир. — «Чудики» — это верно сказано, только, на мой взгляд, пожалуй, слишком мягко.
— Я вашего мнения не спрашивала! — фыркнула на него Матрона.
Надзиратель съежился и стал похож на игрушку с качающейся головой — из тех, что ставят на приборную доску автомобиля.
Потом она ворча поднялась на ноги.
— Вы знаете, почему попали сюда, а не в какую-нибудь сопливую тюрьму?
— Нет, сэр, — ответил я, откашлявшись.
— Забавный мальчик. — Глаза ее превратились в сверкающие щелочки. — Это опасное место, — пояснила Матрона. — Для опасных преступников. Но имейте в виду: ваши фокусы тут не сработают, милашки мои!
Она что, правда назвала нас «милашки мои»? Я правильно расслышал? Может, я неспроста попал в психиатрическую лечебницу?
— Новый Порядок установил в этом месте защиту от заклинаний, — злорадно объявила Матрона, а потом выражение ее лица внезапно переменилось, и злыдня забормотала: — Уж и не знаю, что они себе думают… что мне делать с новой порцией этих отбросов?
Матрона повела нас дальше по коридору — до толстой деревянной двери с армированным стеклом. Она отперла эту дверь, и конвоиры грубо втолкнули нас внутрь. Сняли кандалы и вытряхнули на пол наши жалкие пожитки: барабанную палочку и книгу с чистыми листами.
— Добро пожаловать в камеру смертников, — провозгласила Матрона и захлопнула дверь.
ГЛАВА 23
Уисти
— Довольно жутко тут, да? — Я делала вид, будто это место ничуть не хуже дома с привидениями в детском парке аттракционов.
— Ну… куда хуже того, что происходит с тобой, — ответил Уит. — Жутко не хочется сообщать тебе, сестренка, но… мм… ты светишься.
Свечусь? Это невозможно. Невероятно.
— Чего? — переспросила я невозмутимо. — Что ты имеешь в виду?
— Какая часть фразы «ты светишься» тебе непонятна? — ухмыльнулся Уит.
— Та часть, в которой говорится о том, что я свечусь, — парировала я. — Как я могу…
И тут, опустив глаза, я увидела, что моя кожа, одежда и даже воздух в радиусе примерно трех сантиметров от моего тела пронизаны слабым зеленоватым светом — достаточным для того, чтобы при нем были различимы окружающие предметы.
— Ты в последнее время играла среди токсических отходов? — неостроумно пошутил Уит.
Я вытянула вперед трясущуюся руку и стала ее рассматривать. Постепенно свечение стало таким ярким, что мне пришлось отвернуться. Вся комната озарилась: темные, заполненные грязью трещины в стенах, груды медицинских отходов, постельное белье, дыры в плинтусах, за которыми вполне могли скрываться крысиные норы.
— Эй… — Уит подмигнул мне. — Сделай одолжение, приглуши свет.
— Не знаю, получится ли у меня, — сказала я немного растеряно.
Не считая дурацкого имени в духе хиппи, мне прежде удавалось не быть посмешищем и уродом. Мне не пришлось донашивать жуткие платья за старшей сестрой. Я никогда не была последним номером в ходе набора спортивной команды или группы физкультуры. Меня никогда не дразнили четырехглазой, железными челюстями или толстухой. А теперь я официально считалась выродком, отклонением от нормы, да еще каким! Ведьмой, мечущей пламя радиоактивной уродиной.
Признаюсь вам честно, не слишком здорово узнать об этом, когда тебе пятнадцать лет.
Слезы вдруг хлынули из моих глаз: я поняла, как отчаянно мне сейчас нужны родители.
— Мама! Папа! — выла я.
Эти слова эхом отдавались от стен и больно ранили мой слух.
На лице Уита вновь появилось это выражение беспокойства.
— Уисти…
— Ш-ш-ш, — прошипела я, продолжая плакать. — Мама… обо всем мне рассказывала, Уит. Как они с папой влюбились друг в друга — очень романтичная история. А папа поведал мне, какие у него были самые трудные моменты во время учебы в школе. И о том, как он гордится тобой, и мной, и… И он никогда не боялся сказать: «Я люблю тебя» — в отличие от других отцов. — Я хлюпнула носом, тяжело дыша. — Но почему же они не рассказали мне об этом?
Уит подошел поближе и обнял меня, несмотря на исходящее от меня свечение.
— А худшее, Уит, в том, что они, может, и рассказывали мне. А я просто не очень внимательно слушала.
И я зарыдала еще безутешнее. Слезы мои впитывались в спортивный костюм Уита, и он продолжал обнимать меня до тех пор, пока мы оба не заснули, а сияние мое при этом померкло — совсем померкло.
ГЛАВА 24
Уит
Ого!
Селия снова приходила ко мне ночью — точнее, в те первые напряженные часы, что я провел в новой тюрьме, Я точно не знал, сколько времени прошло. И уже ни в чем не был уверен.
