Потому что ему ведь случается иногда коснуться и мамы, когда они сидят в Киоске счастья, притиснутые друг к другу, и бабушку Хени он тоже всегда брал на руки и нес к столу, а потом обратно в постель, и дедушку Аншела он моет каждый четверг в корыте мочалкой, потому что мама ни за что не хочет его мыть.
Правда, все эти люди тоже явились Оттуда, и, наверно, он уже не может повредить им, и нужно обратить внимание на очень важную вещь: когда он продает лотерейные билеты, у него на каждом пальце натянут такой маленький колпачок из резины.
И не забыть самого научного доказательства: что случилось с пиявками госпожи Миранды Бардуго, которая пришла лечить папу, когда у него вдруг появилась экзема на руках. Момик перебирает в голове все возможности, как полагается любому серьезному исследователю, и пытается угадать, на что это будет похоже, если он однажды, как будто нечаянно, дотронется до папиной руки? На кипящий чайник? Или на наждачную бумагу? Или ежиные иголки? На сухой лед? Укол? Потому что кто посмотрит на них просто так, ни о чем не зная, может подумать, что это самые обыкновенные руки.
Уже некоторое время Момик засыпает с трудом. С тех пор как появился дедушка Аншел, он почему-то не может спать.
Утром, до завтрака (папа и мама уходят всегда раньше, чем он просыпается), он быстро-быстро записывает одно предположение: «В стремительной атаке обрушились мужественные герои на стан врага и застигли врасплох диких индейцев с Красным Чулком во главе, которые напали на почтовый вагон. Король скакал во главе отряда на своем верном коне, и был преисполнен величия и отваги, и стрелял из ружья во все стороны, а Зондер, самый храбрый воин из всей его команды, прикрывал его сзади. Могучий громадный король во весь голос кричал: „За мной!“— и этот грозный рык был слышен на всех просторах ледяной земли». Момик остановился и перечел написанное. Получилось лучше обычного, но еще не хватало многих вещей. Иногда у него появляется ощущение, что не хватает главного. Но что это — главное? Как научиться писать с такой же могучей библейской силой и орлиной зоркостью, как в рассказе дедушки Аншела? Понятно, что он должен больше полагаться на свое воображение, потому что вещи, которые случились Там, были, как видно, что-то слишком особенное — если все так стараются молчать и ничего не говорить про них. Момик попытался использовать то, что они как раз тогда проходили в школе про Чарльза Орда Уингейта и его Особые ночные роты, и еще взял себе в помощники самолеты «супермистер», которые мы получим, с Божьей помощью, от Франции, нашего вечного преданного друга и союзника, и даже начал находить какое-то сходство между картиной, которая складывалась у него в голове, и первым израильским атомным реактором, который мы строим как раз в эти дни в золотых дюнах на берегу потока Нахаль Рубин, и представьте себе, в точности на следующей неделе в газете «Едиот ахронот» появилась сенсационная новость с первыми снимками этого плавательного бассейна, в котором делают настоящую атомную штучку! Момик чувствовал, что близок к решению всей загадки, ведь он всегда помнил эти важные слова, которые Шерлок Холмс сказал про тайну пляшущих человечков: то, что один человек может изобрести, другой человек может разгадать. Он чувствовал, что справится. Он сражался ради своих родителей, а также ради других людей. Они не знали об этом ничего, с чего бы им знать? Он боролся, как одинокий подпольщик, как неизвестный партизан — совершенно один и только для того, чтобы все они смогли наконец немного вздохнуть, забыться и перестать бояться. Он нашел свою систему, свой метод, правда, достаточно опасный, но ведь Момик ничего не боится, то есть он, конечно, боится, но у него уже нет выбора. Бейла дала ему, сама того не заметив, самую важную подсказку, когда проговорилась о Нацистском звере. Это было очень давно, и он тогда не совсем понял, но, когда появился дедушка и Момик спустился в чулан искать драгоценную старинную газету с его рассказом, он в точности понял намек и, можно сказать, именно в этот момент решил, что достанет для себя одного такого зверя, чтобы выдрессировать его и сделать хорошим, воспитать так, чтобы он изменил свой подлый нрав и перестал мучить всех этих людей и чтобы открыл ему наконец, что произошло в стране Там и что он сделал им, и вот уже почти месяц, едва ли не с того самого дня, когда прибыл дедушка Аншел, Момик занят этим всем выше головы, и так, секретно-пресекретно, тайно-претайно, в темном чулане под домом он выращивает Нацистского зверя.
Ту зиму вспоминали еще много лет, но не из-за дождя, а как раз потому, что вначале вообще не было дождя, а был ужасный ветер. Зима пятьдесят девятого… — произносили старожилы Бет-Мазмила и могли не продолжать. Папа Момика расхаживал вечерами по дому в брюках, из-под которых снизу выползали желтые кальсоны, и в каждом ухе у него торчал здоровенный клок ваты, и он рвал на части газеты, скручивал обрывки в тугие жгуты и запихивал их в замочные скважины, чтобы ветер не мог ворваться в дом. Мама допоздна строчила на своей швейной машине, которую ей купили тетя Итка и дядя Шимек. Бейла устроила так, чтобы соседки приносили маме чинить наволочки и ставить заплаты на прохудившиеся простыни, и таким образом в дом приплывали еще несколько грошей. Это была старая подержанная машина «Зингер», и, когда мама шила и колесо крутилось и скрипело, Момику казалось, что это его мама закрутила весь этот ветер и устроила всю эту скверную погоду. Папа ужасно злился и нервничал из-за шума, который подымала машина, но ничего не мог поделать, потому что тоже нуждался в этих грошах и еще потому, что не хотел связываться с мамой и попасться ей на язычок, поэтому он только ходил из угла в угол, кряхтел и вздыхал, и то включал, то выключал радио, и все время говорил, что этот ветер и вообще все это вместе — все из-за этого холерного правительства. Он всегда голосовал за ультраортодоксов, и вовсе не потому, что сам был ультраортодоксом, с чего бы ему? Просто он ненавидел Бен-Гуриона, потому что тот был у власти, и общих сионистов тоже ненавидел, потому что они были против правительства, и Яари, лидера левых социалистов, тоже, потому что он за коммунистов, псякрев! Он говорил, что с тех пор, как ультраортодоксы вышли из коалиции, навалились на нас все эти несчастья: эта зима, и ураганы, и засуха, и все это знак свыше, потому что Богу не нравится, что тут творится. Высказывая все это, он бросал на маму дерзкие, но в то же время опасливые взгляды, а мама не переставала шить, и только усмехалась, и говорила как будто сама себе: ойх мир а политикакер, Даг Хаммаршельд!
Однако Момик был не на шутку встревожен. Он чувствовал, что этот без конца завывающий ветер капельку сбивает с толку некоторых людей, которые только в последнее время начали быть его товарищами, и у него было такое ощущение — не то чтобы он верил в эти вещи, но все-таки тут было что-то странное и немного страшноватое. Госпожа Хана Цитрин, например, получила еще часть репараций за пошивочную мастерскую, которая была у семьи портного в городе Данциг, и вместо того, чтобы купить себе еду или спрятать деньги в старый башмак и затолкать в бойлер, тотчас просадила их на тряпки, аза ёр ойф мир, чтобы у меня бы такой год! — говорит мама Бейле, — ты бы видела, что эта женщина накупила, какой гардероб! — и глаза ее сверкают от возмущения, — и как она гуляет, беспутная, туда-сюда по всей улице, плывет, как корабль «Иерусалим», скажи на милость, что она потеряла на улице, а? А Бейла, которая чистый ангел и даже Хане всегда дает бесплатно стакан чаю, смеется и говорит: что тебе до нее, Гизла, скажи мне, может, ты родила ее в семьдесят лет, что должна теперь заботиться о ней? Разве ты не знаешь, что женщина покупает меха не для того, чтобы было тепло, а для того, чтобы соседушки лопнули от зависти? Момик слушает их и чувствует, что мама и Бейла совершенно не понимают, что тут происходит, потому что Хана на самом деле хочет быть красивой не для того, чтобы позлить маму, и даже не ради своего распутства, а потому, что у нее есть новая идея в голове, и только он, Момик, знает об этом, потому что он все время прислушивается к тому, что она бормочет себе под нос, когда сидит на скамейке со стариками и чешется.
