Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
— Не шевелись, сынок, — прошептал Карпилиону отец, заметив, что медведь переключил внимание на своих двуногих противников.
Нацелив пику в грудь разъяренного зверя, Аттила рванул ему навстречу. В тот самый момент, когда острие насквозь прошило животное, медвежья лапа снесла полморды коню гунна. От удара Аттила вылетел из седла и, упав на землю, оказался придавленным забившейся в предсмертной агонии лошадью. Умирающий, но определенно настроенный забрать жизнь у напавшего на него человека медведь поднял лапы и, издав устрашающий рев, двинулся по направлению к беспомощно распростертому на траве Аттиле. Но нанести смертельный удар зверь так и не успел — мозг его пронзило копье Аэция, пришедшего на выручку другу. Какое-то мгновение медведь еще оставался на ногах, затем закачался и упал с грохотом, потрясшим землю.
* * *
В полной тишине стояли собравшиеся на Совет гунны. Все они — верхом, как и требовали того традиции, — были из того же племени, что и покрывшие себя позором загонщики. Ведомые Руа, многоуважаемым правителем гуннов, в центр большого круга, на место специально для них отведенное, въехали те, кому предстояло решить участь преступников: Аттила, его брат Бледа, Аэций и пятеро старейшин. Обвиняемые — их было десять, — съежившиеся и испуганные, сидели на земле. Разрешено было присутствовать на Совете и Карпилиону — как загонщику, принимавшему непосредственное участие в происшествии и не оставившему свой пост, и потому считавшемуся важным свидетелем.
— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать, виновны ли эти парни, — начал Руа, говоривший на удивление громким и чистым голосом для человека столь почтенного возраста. — Всем нам известно, что они проявили трусость и убежали, поставив в опасность жизни наших римских гостей и моего племянника Аттилы. Они покрыли бесславием не только себя, но и свои семьи, свой клан, весь наш народ. Нам остается лишь выбрать для них наказание. — Он повернулся к Аэцию. — Полководец, будучи нашим гостем — гостем, чье доверие мы предали, — именно ты должен предложить подходящее наказание.
— Друзья мои, — Аэций говорил по-гуннски. — Чувствую, что, прожив еще мальчиком долгие годы у вас в заложниках, могу так к вам обращаться. Как нам поступить с этими юношами? Конечно же, мы можем проявить милосердие; многие из вас, вероятно, считают их проступок не таким уж и ужасным. Что удивительного в том, что, столкнувшись лицом к лицу с приближающейся опасностью, неподготовленные парни дали деру? Разве не можем мы простить им это прегрешение? Конечно же, можем. Конечно, мы можем и проявить милосердие, и все им простить — в конце концов, наши сердца — не из камня. Но, — тут Аэций сделал паузу, — считаю, что и наказать их мы тоже должны. И говорю я это не из мелочного желания поквитаться за то, что из-за их малодушия едва не расстался с жизнью мой сын, а потому, что, не наказав их, вы ослабите свое племя. Подумайте, что будет, если мы простим их сейчас. В следующий раз, когда на ваше стадо нападет росомаха, мальчик-пастух, столкнувшись лицом к лицу с этим страшным животным, тоже может убежать, зная, что будет в итоге прощен. Повсюду, с быстротой бегущего по сухой траве огня, распространится гниение. Отвага и храбрость — вот на чем держится ваше племя. Не будет их — не будет и вас. Вот почему вы должны понять, что милосердие приведет к трагическим последствиям.
— И какое наказание ты сочтешь подходящим? — спросил Руа.
— Нарыв, если его не устранить, вырастет и распространится по всему племени, поэтому наказание может быть только одно.
Ропот, смешанный с ржанием лошадей, пронесся по рядам собравшихся, пронесся — и постепенно стих. Руа вопросительно взглянул на тех, кому предстояло вершить суд.
— Если кто-то из вас имеет что сказать, пусть выступит сейчас.
— Флавий, друг мой, — пророкотал Аттила, обращаясь скорее к Аэцию, нежели к остальным членам Совета, — мы многое пережили вместе. Мы оба, ты и я, много раз совершали такое, чего, казалось бы, делать не стоило, — и в итоге оказывались правы. Дело это крайне специфическое, и поэтому, полагаю, мы можем проявить милосердие. Не сомневаюсь, урок эти парни усвоили. Клянусь тебе, клянусь своей честью и Священным Скимитаром, — подобного больше не повторится. — Его широкое монголоидное лицо сморщилось, брови насупились. — В конце концов, — продолжил Аттила, и в голосе его проскользнули просящие нотки, — они всего лишь дети.
В ответ Аэций лишь бесстрастно пожал плечами.
— Ответь мне, действительно ли ты хочешь, чтобы все из них были приговорены к смерти? Возможно ли, что ты, мой друг и гость, согласишься на то, чтобы был брошен жребий? — Аттила с мольбой заглянул в глаза полководца. — Вчера, Флавий, ты спас мне жизнь. Прошу тебя, не делай мой долг большим, чем он есть, заставляя умолять тебя.
— Пусть будет так, как ты просишь, друг, — произнес Аэций, отведя глаза в сторону.
Судьбу виновных решал жребий. Подсудимым развязали руки, в большой глиняный кувшин бросили десять камней — семь черных и три белых, и пустили его по кругу. Белый голыш означал смерть. Когда пришел черед Барсиха, он отыскал глазами Карпилиона, и лишь затем вытащил сжатую в кулак руку из кувшина. Несколько секунд, словно прощаясь, пожирали они друг друга полными слез глазами, затем Барсих разжал кулак. Предчувствие их не обмануло — камень был белым.
* * *
Молча собравшиеся на вершине утеса, где и должны были привести в исполнение приговор, гунны наблюдали за тем, как вели троих приговоренных к стапятидесятиметровой пропасти. Уже стоя на краю обрыва, двое юношей принялись умолять о пощаде и плакать, взывая к матерям. Их крики не стихали все то время, что они летели в бездну. Барсих же попросил сопровождавших его стражников лишь об одном: развязать ему руки, чтобы он смог умереть достойно. Когда же его просьба была исполнена, невозмутимо подошел к выступу и решительно шагнул в пучину…
— Кому была нужна его смерть, отец? — в глазах Карпилиона стояли слезы.
— Когда-нибудь ты и сам это поймешь, — тихо произнес Аэций, приобняв сына за плечи. — Пока тот или иной народ силен и отважен, у него есть шанс выжить. Именно так — и никак иначе. Нам, римлянам, следовало бы об этом помнить.
К любви и восхищению, которые Карпилион всегда испытывал к своему отцу, добавилось еще одно, незваное, чувство. Страх.
Глава 4
Сам же Атаульф был тяжело ранен в бою [у Марселя, в 413. — Примеч. авт.] доблестным Бонифацием.
Олимпиадор Фивский. Воспоминания. 427 г.
Возвращаясь домой из императорского дворца, полководец Флавий Аэций, магистр конницы в Галлии, заместитель командующего армией в Италии, а теперь (благодаря данной ему гуннами власти над Плацидией) еще и комит, пребывал в прекрасном расположении духа. Его кампания против Бонифация проходила даже лучше, чем он рассчитывал. Не более часу назад Плацидия заверила его, что тотчас же, с самым быстрым курьером, в Африку уйдет императорский приказ, отзывающий Бонифация в Италию. Подумать только: Бонифация — фактического правителя Африки и командующего всеми ее военными силами, грозу варваров; друга духовенства, особенно — Августина, праведного епископа Гиппона; преданного сторонника Плацидии, остававшегося ей верным во время ее ссылки в Константинополь и недолгого нахождения на престоле узурпатора Иоанна! Комит Африки являлся сейчас единственным препятствием, стоявшим на пути Аэция к верховной власти на Западе. Так всегда было в римском мире (или в любом из двух существовавших теперь римских миров), подумал полководец. В империи никогда не находилось места для двух соперников: Сципион пытался выжить Катона, Октавиан — Марка Антония, Константин — Максенция, Плацидия с Валентинианом противостояли Иоанну. И вот теперь он, Аэций, конкурирует с Бонифацием. И тому, кто выйдет из этой борьбы победителем, достанется либо пурпур императора, либо должность командующего армией. Проигравшего же ждет смерть. (Побежденного противника, потенциальное средоточие нелояльности и недовольства, оставлять в живых крайне опасно.)
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
