Они вышли в крытую галерею, миновали внутренний дворик, затем вступили в сумрачный зал — преддверие султанских покоев. Задержались там, пока евнух объявлял об их приходе: «Принц Мехмед и Великий визирь Халиль!»
Мехмед вступил в тайный зал аудиенций, склонился низко перед отцом, осматриваясь украдкой. За время отсутствия почти ничего не изменилось. Комната скудно освещена несколькими висячими лампами, на стенах — алый сатин драпировок, на полу — толстые персидские ковры. Посреди, опираясь на кучу подушек, сидел Мурад, одетый в бледно-голубой шелковый халат. На груди султана висел кроваво-красный рубин — кумру калп, «сердце голубя». Султан был нестар — сорок четыре года, — но проведенная в битвах и походах жизнь надломила его здоровье. Шрамы на щеках смыкались с морщинами у глаз; густую, черную когда-то бороду выбелила седина. Суставы болели так, что он не мог с утра и двинуться, если их не разминали. А в последние годы его желудок терзала жгучая боль. При сильных приступах султан корчился в кровати, перегибаясь пополам, изрыгал съеденное и проклинал Аллаха. Из-за этой боли он и отрекся четыре года назад. Доктора заявили: мирная жизнь вдали от дворцовых хлопот поможет ему избавиться от мук. В самом деле, состояние его улучшилось, только позднее пришлось вернуться. Теперь он мучился каждую ночь. Но все же сила и властность не оставили его, и глаза смотрели с прежним юношеским задором. Султанское лицо было бесстрастным и непроницаемым, тонкогубый рот — будто шрам.
— Добро пожаловать домой, принц Мехмед. — Голос зычный, равнодушный — глас командира, отдающего приказ. — Садись, выпей вина. Наверное, у тебя глотка иссохла в долгом походе.
— Спасибо, отец. — Мехмед присел и от души приложился к вину, радуясь, что отец разделяет нечестивое пристрастие сына к алкоголю.
Во время похода он не выпил и капли спиртного — отец не уставал напоминать о важности следования законам Аллаха для того, кто ведет войско Аллаха. Теперь Мехмед поразился тому, как быстро вино ударило в голову.
— Мне доложили, что ты сегодня казнил Богаз-пашу, — сказал Мурад. — Хороший полководец погиб всего лишь из-за того, что оскорбил тебя.
Султан покачал головой.
— Научись сдерживаться, Мехмед. Мудрый султан должен иногда терпеливо сносить оскорбления. Иначе его окружат сладкоголосые льстецы, боящиеся сказать правду.
— Я не боюсь правды. Но я не умею и не хочу безропотно сносить оскорбления.
— Мальчик, я твой отец. Если я прикажу — ты будешь сносить оскорбления, не выказывая недовольства. Скажи: это правда, что люди сегодня провозглашали тебя фатихом?
— Да, отец.
— Глупость какая! — Мурад фыркнул. — Что же ты завоевал? Разогнал разношерстную банду наемников?
— Я победил Худьяди, величайшего полководца христиан, — возразил Мехмед.
— И сколько потерял башибузуков?
— Не знаю точно… я не подсчитывал. — В голосе Мехмеда прозвучала неуверенность.
— Из пятидесяти тысяч бойцов для битвы годно не больше двадцати, — ответил Халиль.
Мехмед сердито глянул на него.
— Но я победил! Я бился один на один с полководцем христиан, лично умертвил польского короля Ладислава. Я поднял его голову на копье — и оттого армия христиан бежала!
— Не сомневаюсь, что этот полководец — великий воин. Победить его — большой подвиг.
Мехмед кивнул, улыбаясь. Вот наконец заслуженная похвала.
— Но султан не должен искать славы лично себе! Ты руководил войсками неумело, бессмысленно погубил множество жизней, сам едва не погиб. Зачем нам победа, оплаченная столькими жизнями?
Мехмед отхлебнул вина.
— По крайней мере, я не боюсь сражаться. Не прячусь во дворце.
Он не успел договорить — голова загудела от тяжкой пощечины. Было больно и унизительно, Мехмед едва сдержал слезы.
— Присматривай за речью, наследник. И не забывай, у тебя есть брат, — предупредил Мурад по-прежнему равнодушно. — И еще: я слыхал, ты хочешь сделать лагерную шлюху любимой наложницей?
— Гульбехар не шлюха! Она — албанская царевна.
— Албанка, шлюха, едва говорящая по-турецки, и ты ее хочешь сделать матерью империи? — Мурад покачал головой. — Тебе стоит больше времени проводить с женой, Ситт-хатун. Она, по крайней мере, достойна тебя.
Больше года тому Мехмед женился на Ситт-хатун, дочери эмира Сулеймана Зулькадроглу, властителя Малатьи, но для обоих брак стал пустой формальностью. Мехмед иногда жалел молодую жену: такая красивая, а заперта в гареме, будто птица в клетке. Жалел, но решил никогда не возлегать с ней, не позволять Ситт-хатун произвести наследника. Нет, в этом деле он отцу не уступит.
— Отец, я сам решу, кто достоин меня. Гульбехар — моя кадин, и в моем гареме она займет почетное место. Я люблю ее.
— Любишь? — спросил Мурад насмешливо. — Мехмед, ты не рожден любить. У султана не бывает семьи, друзей и любимых. Уж ты-то должен это знать.
Султан вздохнул.
— Пришли мне эту Гульбехар, хочу осмотреть ее.
— Да, отец.
— Вот и хорошо, — заключил Мурад. — Кстати, слышал ли ты, что умер греческий император?
Мехмед кивнул.
— Я знаю. С его смертью Константинополь стал уязвим. Войско уже собрано. Позвольте мне вести его на греков. Я одержу победу, как и на Косовом поле.
Мурад усмехнулся.
— Да, Константинополь… кизил алма, красное спелое яблочко. Хорошая добыча. Когда я был в твоих годах, тоже хотел взять ее. Но боюсь, это яблоко кислое. Я много месяцев держал город в осаде, но даже не выщербил стен. Для захвата Константинополя нужен хороший план, годы подготовки, огромная армия, флот, чтобы перекрыть подвоз продовольствия.
Мехмед уже открыл рот, чтобы возразить, но султан предостерегающе поднял руку.
— Кое в чем ты прав. Если греки начнут драку за трон, мы сглупим, если не воспользуемся ею. Не распускай армию, тренируй бойцов. Покажи мне, что умеешь собирать и готовить воинов лучше, чем терять их. Порадуешь успехами — тогда, возможно, я и позволю тебе штурмовать Константинополь.
Мехмед поклонился так низко, как только смог сидя.
— Спасибо, отец.
— А теперь поспеши-ка к жене, — велел Мурад. — Она долго ждала, ей не терпится повидать супруга.
* * *
Ситт-хатун неподвижно сидела среди множества шелковых подушек, терпеливо ожидая, пока пара служанок-рабынь — джарие — нарумянят щеки, подведут овалы ее темных глаз, сделают выразительнее маленький пухлый рот. Ситт-хатун привыкла ждать. После замужества она долго и тщетно томилась, ночь за ночью мечтая, чтобы он с ней возлег. Когда Мехмеда с позором отправили в Манису, ждала, пока призовет к себе из Эдирне. Затем ждала, пока муж вернется с войны. Но наконец ожидание закончилось.
