Да в этом и сам Дмитрий убедился. Филиппа за что наказывали? На ватажников какую управу сыщешь? Они у Господина Великого Новгорода под защитой. Уходили ушкуйники в края неведомые и объявляли ту землю пятиной новгородской, а лопарей — данниками Новгорода…
Утро началось с приходом тиуна. Вошел, потоптался.
Думаю, княже, пора в обратный путь, не то нас тепло и бездорожье застанут.
Твоя правда, Самсон. Вели гридням розвальни загружать. А воеводе накажу, чтоб в пути сторожа была крепкая: край-то лесной, болотистый. А поклажу, Самсон, раздели поровну; ту пушнину, какую в Переяславль-Залесский повезешь, на одни розвальни, какую для Новгорода — на другие. С полдороги свернешь на Переяславль-Залесский, а мы с Ростиславом на Новгород подадимся. От Волочка пошлешь к князю Ивану гонца, пускай навстречу тебе поспешает с дружиной.
Глава 2
В тот год, когда Дмитрий возвращался из Копорья, в Москву явился городецкий князь Андрей. Объезжая свой удел, он решил наведаться к Даниилу. Больше двух лет не виделись, с той самой поры, как овдовел городецкий князь. Случилась с его женой беда: накрыла ее глыба льда, свалившаяся с крыши хором.
Узкими улочками, объезжая рытвины и колдобины, зловонные по весенней хляби, князь поднялся на холм и через открытые ворота въехал в Кремль. Говорили, что именем этим его назвал еще князь Юрий Долгорукий за стены и башни, сложенные из леса векового, строевого — кремлевого.
Минуя всяческие строения — монастырские, церковные, хоромы боярские, — князь направил коня к княжьим палатам, к Красному крыльцу, украшенному резными балясинами.
А навстречу Андрею уже торопился младший брат Даниил, в рубахе, несмотря на холод, без шапки, — раскраснелся, бежит, руки разбросав:
Андрей, брат, не чуял, ие гадал!
Обнялись, расцеловались и, только отстранившись, поглядели друг на друга.
Эвон, как ты, Даниил, раздобрел с тех пор, как не видел тебя. Гляди-ка, никак седину в бороде твоей вижу?
Есть такое, брат. Оно и тебя жизнь не милует, чело твое рытвины избороздили.
Немудрено, на пятый десяток поворотило.
Вот уже третье лето, как ты привел в хоромы княгиню Анастасию. Здорова ли она?
Молитвами Господа милостивого… А время наше, Даниил, как листья по осени, сыплется.
Да что же я тебя на холоде морю, — засуетился московский князь, — проходи в палаты, гость дорогой, желанный.
По высоким ступеням поднялись в сени.
По-доброму здесь бы тебя, брат, надлежало встретить жене моей, да она с сыновьями на богомолье отправилась.
Святое дело. А она здорова ли?
Слава богу. Может, с дороги баню велеть истопить?
Да уж лучше к ночи, оно и спаться будет крепче…
Дальнейший разговор продолжали в трапезной, за столом. День был постный, ели рыбу отварную, капусту квашеную, сдобренную луком, да репу осеннюю. Запивали квасом ядреным.
Так с чего ты, Даниил, раздобрел? — спросил Андрей.
Московский князь улыбнулся и бороду, и были братья сейчас удивительно похожи: оба коренастые, голубоглазые, волосы взлохмаченные, белокурые.
А ты, брат, лишь свои годы считаешь? Мне ведь тоже три десятка лет сравнялось.
Да-а, — только и протянул Андрей.
Они долго сидели в трапезной, все сокрушались о прожитых годах. Потом отправились в домовую церковь, где служил седой священник. В полумраке лампад на братьев смотрели скорбные лики святых. Молились истово, отбивали поклоны. Затем снова отправились в трапезную. Здесь их уже ждала уха из сомятины, каша гречневая, пироги с грибами и клюквой.
Печально смотрел Даниил на брата. С виду будто крепок, а по всему заметно, жизнь изнутри точит. А тот, видимо, догадался, о чем Даниил думает, спросил:
Так в чем же твои заботы?
Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество мое нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растет. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.
Налили по чаше хмельного меда. Даниил поднялся;
Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.
Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал:
В смерти князя Невскою воля Божья…
Мы все, брат, в Его воле.
Воистину.
Отрезав от куска сомятины краешек, Андрей сосредоточенно жевал. Наконец промолвил:
Доколе, Даниил, Дмитрию на нас свысока глядеть, в скудости пас морить? Аль мы безропотны? Вот тебе, Даниил, дал ли каких земель? Как получил ты Москву, удел малый, так и поныне нищенствуешь
С каких уделов ему Москве прирезать? Вон я сельцо близ Коломны приглядел, так он мне и думать запретил.
Из Переяславского удела пусть не поскупится дать.
Аль ты, брат, забыл, Дмитрий отцом на великое княжение посажен и Переяславль-Залесский ему в удел дадеп?
Дмитрий на том держится. Он ноне в Копорье. Новгороду угождает. Ан забывает, татары всему учет ведут. Татарин коли не добром заберет, так силой отнимет.
Надобно нам великрму князю поклониться.
Попусту, Даниил: глухой не услышит, слепой не узрит. Я Дмитрию более не поклонюсь. Он еще не раз пожалеет, что обиды мне чинил.
Даниил покачал головой:
Как мыслишь, брат?
Коли он нас за князей не признает, а тем паче за братьев не чтит, в Орду подамся: пусть нас хан рассудит.
И зло блеснули его глаза. Даниил отпрянул. Сказал удивленно:
Ох, брат, недоброе замыслил, кровь прольется, и разор будет.
Аль в бесчестье жить?
Ничего не ответил Даниил, сидел молча, о чем-то своем думал.
Андрей продолжал:
Чую, не только я, но и иные удельные князья не желают обиды терпеть. На них моя опора. Да и ты, Даниил, знаю, не супротивник мне.
Московский князь кивнул:
Почто мне сторону Дмитрия держать? Аль это рука друга Москвы?
Я, Даниил, обещаю, коли сяду на великое княжение, не перечить Москве в ее начинаниях…
На третий день московский князь провожал Городецкого. Утро выдалось с легким морозцем. У крыльца уселись в седла, тронулись шагом. Миновали церковь, вплотную прильнувшую к княжеским палатам, объехали хоромы бояр. Все в Кремле: и церковь, и монастырь, и хоромы боярские, и терема — рублено из дерева.
Глядя на местами потемневшее дерево, Андрей заметил:
Не грех, Даниил, кое-где бревна заменить. Удариг ордынец тараном — не выстоят.
