В его обществе я созерцала, хотя и издали, берега Мадеры и Канар, затем острова Зеленого Мыса, куда мы не смогли причалить из-за сильного ветра и отлива. И с ним же вместе я развлекалась диковинной церемонией перехода экватора; корабельный боцман разрядился в длинное одеяние с пышным воротником, надел высоченный колпак, вычернил себе лицо сажею и явился на палубу с толстой книгой в одной руке и палкой, изображавшей саблю, в другой. Пассажиры, впервые пересекавшие экватор, должны были встать пред ним на колени, и он ударял их своею «саблею» по плечу, а потом щедро обливал водою и окунал головой в бочку; тем же, кто желал избежать сей участи, приходилось откупаться несколькими бутылками вина или водки. Поскольку у моей матери не было ничего, кроме уксуса, моих родителей также искупали в воде, к великому моему удовольствию. Правда, я по-опасалась смеяться, из страха затрещины.
Несколькими днями позже нам выпало еще более пикантное развлечение: корабль едва не захватили пираты. Примерно на сороковой день плаванья мы заметили шхуну, не то английскую, не то турецкую, несущуюся к нам на всех парусах. В виде приветствия она выпустила ядро, целясь в сторону штурвала, чтобы сделать корабль неуправляемым. Бог, к счастью, отвел этот удар, который был бы для нас роковым. Наш корабль ответил двумя пушечными залпами; одно из ядер, кажется, попало в борт пиратской шхуны. В один миг люди высыпали на палубу; матросы спустили паруса, чтобы легче было маневрировать. Под угрозою абордажа каждый готов был сражаться и победить или умереть.
Капитан Матюрен Форп сделал традиционный жест, положенный в таких случаях: он взял кубок с вином и, обернувшись лицом к чужой шхуне, швырнул его в море, в знак презрения к ловкости и силе врага. После этого все мужчины, в том числе, мой отец и Жан, схватили ножи и выстроились в оборонительной позиции на полуюте. Монах-капуцин, служивший обыкновенно мессы на корабле, призвал пассажиров покаяться в грехах перед Господом. Удовлетворив таким образом Бога, пришлось спешно удовлетворить и его творения; желая подбодрить людей и сообщить им побольше мужества, капитан велел выкатить на палубу бочки с вином, которым откупались при пересечении экватора. Все время, что длились эти приготовления, моя мать торопливо одевала меня и Шарля в лучшее наше платье; затем она прицепила мне к поясу длинные четки, которые до того постоянно носила сама. Я шепнула брату: «Если нас возьмут в плен, то хоть, по крайней мере, отделаемся от нее!» Но плена мы избежали; то ли противник наш побоялся затевать рукопашную, не желая нести потери, то ли счел себя недостаточно сильным, но он развернулся и исчез в мгновение ока, доказав тем самым, что отваживается брать на абордаж лишь тех, в чьей слабости уверен, в иных же случаях уклоняется от схватки. Тактика эта, довольно распространенная, применима не только к кораблям.
Мы прибыли на Мартинику в начале августа. По мере приближения к земле я не переставала дивиться тому, что здесь можно жить: издали остров казался одной сплошной горою, рассеченной глубокими пропастями, и только пышная, росшая повсюду зелень радовала глаз. На борт поднялось множество негров; я никогда еще не видывала таких, и они показались мне ужасно черными; у некоторых спины были испещрены рубцами от кнута, что вызвало живейшее сочувствие пассажиров; впрочем, к этому скоро привыкли. Жан Марке, горько плача, распрощался с нами, и «Изабель» взяла курс на Гваделупу, где и бросила якорь два дня спустя. Мы сели в шлюпку, и она доставила нас к причалу городка Бас-Тер.
Ступив на землю после столь долгого плаванья, я ощутила сильнейшее головокружение и упала без чувств перед магазином морской торговой Компании. Меня в полуобмороке провели через город к форту, где мой отец должен был встретиться с губернатором, господином Хоэлем, и поместили в довольно опрятной комнате, где я пролежала несколько дней под присмотром какой-то негритянки, пока мои родители, с помощью их французских слуг, устраивались на жительство в маленьком домике. Привыкнув наконец к твердой земле и излечившись от лихорадки, объяснявшейся, вполне вероятно, тоскою по милому, навсегда потерянному для меня семейству де Виллет, я смогла воссоединиться с моей семьею. Отец мой к тому времени уже покинул Гваделупу. Он собирался обосноваться на другом острове, Мари-Галант, находившемся в нескольких часах плаванья отсюда.
Остров этот, не такой гористый, как соседние, был покрыт девственным лесом, где обитали дикари-караибы и где вполне возможно было выращивать любые культуры. Отец, вместе с Тессероном, и несколько других пассажиров «Изабели» — Мерри Ролль, Жан Фри де Боннетон и Мишель де Жакьер — решили завести здесь плантацию, о чем они договорились еще в Ларошели. Моя мать, братья и я, а также «наемник», доставленный из Франции на другом судне Ильера Жермона, прибыли на Мари-Галант только через несколько недель после того, как мужчины обосновались на острове. Мы увидели довольно роскошное для этих краев жилище, на самом деле, весьма напоминавшее сарай; это был деревянный дом, крытый пальмовыми листьями, очень длинный, но притом разделенный всего на два или три помещения перегородками, не доходившими до потолка, чтобы свободно пропускать воздух. Новые поселенцы и их «наемники», с помощью нескольких рабов, уже взялись за дело: они вскапывали землю вокруг дома, чтобы сажать необходимые для жизни растения, как местные — маниоку, пататы, ямс, бананы, так и французские — морковь, репу, белую свеклу; здесь же посадили табак и индиго, которыми намеревались впоследствии торговать. Дикари, жившие на острове, не оказывали им никакого противодействия.
Я провела на Мари-Галант несколько месяцев привольной жизни, весьма близкой к той, что вели вокруг нас краснокожие туземцы. Моя мать попыталась было вновь приобщить меня к чтению Плутарха, привезенного в сундуке, но это ей не удалось. Впрочем, у ней и без того хватало дел: она должна была обеспечивать пропитание для нашей маленькой колонии и управлять неграми; мой брат Констан увлекся составлением гербариев и лишь изредка помогал в строительстве жилья или сборе фруктов; Шарль водил дружбу с детьми местных жителей, учился ловить черепах, переворачивая их на спину, и стрелять из лука; я же собирала ракушки и делала из них ожерелья, в надежде когда-нибудь преподнести их кузине Мари.
В начале 1645 года мой отец уехал вместе с Тессероном, оставив управление нашей маленькой колонией на Мерри Ролля и мою мать. По его словам, он решил отправиться во Францию, дабы испросить у Ост-Индской торговой Компании должность губернатора острова. Добившись желаемого, как я позже узнала, в марте того же года, он, однако, не вернулся на Мари-Галант, ибо не любил трудных предприятий и давно понял, насколько тяжело будет освоение этого дикого края; итак, получив губернаторский мандат, он погрузился в прежнюю веселую жизнь, разъезжая между Парижем и Ниором и не присылая нам никаких известий о себе. У матери не хватало сил справляться одной со сборищем авантюристов и нищих «наемников», составлявших нашу колонию; многие из них пристрастились к тростниковому рому, в изобилии имевшемуся на островах, и забросили свое огородничество, отчего почти весь урожай погиб; затем несколько рабов сбежали в лес, и, наконец, Мерри Ролль решил перебраться со своими «наемниками» на Гваделупу; в его отсутствие никто не знал, что делать с собранным индиго и как его обрабатывать; в довершение бед, нам постоянно угрожали набеги ирландцев, — все это в несколько месяцев совершенно разорило колонию.
