— Будь ровно в 11.30, Полин. Не проспи и приоденься, слышишь? Тебе приготовили суперсюрприз…
— Тогда молчи, сюрприз так сюрприз.
— Ты рехнулась? Хочешь закапать тушью коленки и сидеть с красным носом? Предупреждаю: будешь реветь, как корова. Для тебя сочинили песню, петь решили хором — все, даже кулинарщицы. На мотив «Круговорота жизни», но с другими словами: «А она вся в шрамах, на лице, на голове, всюду-всюду швы». Здорово получилось, правда. И дико смешно, у тебя-то все цело, да? А потом…
— Ну хватит, Мат, не порть мне удовольствие. Клянусь, что не заплачу. Как раз сейчас я учусь владеть своими эмоциями, и у меня получается. Жермена оставила мне вчера увлекательнейшее эссе о слезах. Оказывается, если относиться к ним как к обычной физиологической жидкости — душа ведь тоже писает! — их легко сберечь, сохранить до настоящей печали. Чтобы уважать себя, нужно сдерживать чувства.
Как только я упомянула имя дуэньи, лицо Матильды приобрело цвет имбиря из калифорнийского ассорти.
— Эта та самая Жермена из больницы, которая крестится при виде разведенных? Да уж, эта тебя научит целомудрию, с ее-то зеркальцем, которое она сует под нос умирающим… Она входит в палату и заявляет: «Добрый день, я провожаю в последний путь будущих покойников…» Да она сама Смерть, только не с косой, а с дамской сумочкой!
— Ты преувеличиваешь. Согласна, она необычный человек…
— Необычный? ПОП, она заставила тебя выбросить афишу фильма «И течет река»… с автографами Брэда Питта и Роберта Редфорда… Эта тетка просто опасна.
— Откуда ты все это знаешь?
— Сегодня утром получила е-мейл от Пьера. Твой муж не часто впадает в такую депрессуху. Он сообщил, что за два часа твой кабинет из «лаборатории Бетти Буп[13]» превратился в «место уединения амишей[14]». Пьер опасается влияния этой самой Жермены — да и я, если честно, тоже. После того, что с тобой случилось, ты еще слаба, но будь осторожней…
Я прервала Матильду, отняв у нее свою руку.
— Мат, никто не говорит со мной, как она. Жермена никогда не станет моей подругой, но она желает мне добра. Бесит и одновременно успокаивает. Она мне нужна. Ты можешь это понять?
Матильда что-то пробурчала, попыталась изловить на тарелке рисовый шарик, не преуспела и швырнула палочки на край тарелки.
— Вот гадство! Дрянь жуткая, а жрать хочется. Проклятые шампурчики. У тебя случайно нет в сумочке аптечки «скорой помощи» для посетителей суши-бара? Например, щипчиков для бровей?
— Прости, не захватила косметичку. Ты ничего не замечаешь? После больницы я больше не крашусь. Странно, но мне даже не хочется.
Гнетущая пауза длилась недолго: моя храбрая подруга решила не усугублять и сменила тему.
— Ты еще не отошла от шока. Знаешь, Калин Ренфельд (мы обе мысленно перекрестились при упоминании священного имени патронессы еженедельника «Miss Vanity») уже полгода накладывает только сиреневую крем-пудру а-ля Камилла Клодель после сеанса электрошока в Сальпетриер[15]. Впечатляет. Очень современно. Кстати, что ты завтра наденешь? Юбку от Marni и босоножки от Zara? С матовыми зелеными колготками это будет неплохо, как думаешь?
Я покачала головой:
— Бедная моя Мат! Я стала совсем, совсем другой. Ты и вообразить не можешь, насколько другой! Давай поговорим о душе, о счастье других людей. Ты слышала об обществе Сострадательного милосердия? Эта суперская ассоциация помогает женщинам, которые стали жертвами кошмарного насилия. Если бы ты знала, какие зверства бывают на свете…
Матильда Бургуа оскорбилась и вреднючим голоском напомнила, что именно мне десять лет назад пришла в голову идея «принаряжаться по случаю пятничных совещаний». И до сего дня я ритуала не нарушала.
День шестой
И показали мне рай, и увидел я, что большинство его обитателей — женщины.
Магомет
Сюрен — штаб-квартира группы «Клошетт», европейского лидера так называемой развлекательной прессы. Двери лифта открылись со знакомым металлическим «длинь». Кто удивился больше, я или штук двадцать встречавших меня коллег, точно не скажу, но вот как потом описывали историческое утро стажеркам «Модели» наши обозревательницы:
«Мы все собрались и были готовы петь и праздновать. Лицо ПОП красовалось на всех постерах с изображением обложек журнала. Было розовое шампанское и черничные мадленки. Когда она была в больнице, мы скинулись на ночную рубашку от Hermes, а еще купили серьги от Casoar в виде бутылочек «перье» — ненавязчивый намек на ее травму. В честь чудесного исцеления ПОП Раф и Мими надели купленные по этому случаю рыжие парики. Как только снизу позвонили и сказали, что она только что припарковалась, мы встали у лифта и включили саундтрек «Круговорота жизни». Двери открылись. Вышла какая-то женщина с волосами, стянутыми в малюсенький кукиш на затылке, одетая в простенькие джинсы, с сумкой от Сони Рикель пятилетней давности и в кроссовках десятилетней давности. Ну и конечно, с аксессуарчиками, которые нам просто запрещают надевать.
Только когда она заговорила, мы наконец узнали Полин Орман-Перрен.
Пока мы стояли кружком и разыгрывали наше представление, она безучастно и как-то странно улыбалась, а потом даже не засмеялась, не пошутила, не поддела Роберто из бухгалтерии, а ведь она всегда с ним кокетничает! Знаете, парочка гетеросексуалов в редакции, на 95 процентов состоящей из женщин, никогда не бывает лишней. ПОП произнесла: «Все, что не отдано, потеряно, как говорила мать Тереза. Спасибо вам за вашу любовь, я чувствую ее всем сердцем». Одна журналистка шепотом спросила у секретарши: «Какая мать? Кого это ПОП цитирует? Это что, какая-то новая рэперша?» «Боюсь, что нет», — покачав головой, тихо ответила та. Полин встала, развернулась и пошла к залу заседаний, так и не притронувшись к шампанскому. Только сказала: «Ну, теперь за работу». Ведомые Матильдой Бургуа, мы потянулись следом, не решаясь смотреть друг на друга».
Я шла по коридору, испытывая эйфорию человека, вернувшегося к своим. Очень хоте лось работать. Никогда еще я не горела таким нетерпением, не рвалась взяться за дело, поломать голову над формулировками, подобрать точные слова, сразиться с компьютером. Но больше всего мне хотелось поскорее увидеться с сестрами по перу, разделить с ними заботы, мысли, снова ощутить дух журнала «Модель».
Успех нашего еженедельника во многом определяется эклектичностью сюжетов, и создает эту эклектичность редакционная команда. На одном и том же заседании можно услышать выступление какой-нибудь светловолосой куколки в сапожках от Марка Джакобса[16], предлагающей сделать репортаж из Дарфура[17], и сорокалетнюю тетку, копию Мишель Аллио-Мари[18], кудахтающую от восторга по поводу того, что знаменитая американская кинодива кормит грудью своего первого ребенка. Честно говоря, у слюнявых сюжетов гораздо больше шансов быть напечатанными в нашем журнале. Читательницы не любят огорчаться. Если их «грузят», они забрасывают нас письмами, объясняя, что не для того платят 2,35 евро, чтобы от чтения возникало желание повеситься в темном переулке, и что, если так будет продолжаться, они перейдут на «Vague» или «Miss Vanity». Я преуспела в «Модели» именно благодаря способности «разгружать содержание номера», как у нас говорят. В самый последний момент меня всегда озаряет немыслимая идея, позволяющая внести «оживляж». Ничего сложного тут нет: я слушаю, что говорят на летучке, и — р-раз — придумано нечто вроде «дебильно, но прикольно».
