— По-моему, он застрял. Я не могу его поднять.
Роберт обнял вдову со спины и, накрыв ее руки своими, шепнул на ухо:
— Некоторые вещи лучше делать вдвоем.
Это было недвусмысленное предложение. Рама без труда поехала вверх.
Теперь он держал ее за талию, крепко прижимая к себе спиной, чтобы Лиз почувствовала, насколько он возбужден.
Развернувшись к нему лицом, она подставила губы для поцелуя. Стоило ему овладеть ими, как его язык сам принялся дразнить ее, улещать, настаивать, склонять к тому, чтобы она уступила. И уже скоро Лиз едва сдерживала желание. Роберта колотило от возбуждения, когда он стал раздевать ее и разделся сам. Одежда полетела на пол. На руках он донес ее до кровати.
— Счастье мое, можно не торопиться, если ты еще не совсем готова.
Лиз вспыхнула:
— Нет, Роберт, не мешкай!
Роберт навис над ней, указательным и большим пальцами раздвинул завитки рыжих волос между бедер и вошел в нее, застонав от удовольствия. Уже давно у него не было такой красивой женщины. Чтобы насладиться в полной мере, он не стал гнать коней, а начал ритмично и неторопливо делать свое дело. Это было приятнее, чем мчаться галопом к конечной цели.
— Мне жаль, Роберт, — вдруг услышал он тихий шепот.
Настолько тихий, что сначала показалось, что это ему почудилось.
— Жаль? — Роберт не мог сообразить, о чем она.
— Жаль, что у женщин не бывает оргазма, Роберт.
Его слова напомнили ему, что она была замужем за очень старым человеком.
Издав радостный клич, Роберт крепко прижал ее к себе.
— Лиз, милая! — Он осторожно вышел из нее, поднялся, пересек комнату, чтобы закрыть дверь, и, вернувшись, задернул полог. — Сначала мы скроемся от всего мира. Для близости требуется полное уединение. Давай не выйдем из постели, пока не станем самыми близкими людьми друг другу. Я всему научу тебя.
Роберт начал рассказывать, что он будет с ней делать и что она почувствует при этом.
— У тебя в складках тут, между ног, есть маленький узелок, как горошина. Когда я поглажу и помассирую его, к нему начнет приливать кровь. От этого кинет в жар. Я не буду останавливаться, и тогда узелок увеличится, как будто бутон превратился в цветок. Слегка согни ноги в коленях и раздвинь бедра. Вот так! Ты готова, радость моя?
Лиз нервно облизнула губы.
— Да, пожалуйста.
Он так и продолжал ласкать ее рукой. На нее навалился жар. И показалось, что она больше не выдержит этого напряжения. Но вдруг, как он и обещал, вместе с судорогами подступил оргазм. Вне себя, она вцепилась в него.
— Роберт! Роберт!
Обнимая, он гладил Лиз по спине, пока она не пришла в себя. А затем, прижав губы к ее уху, пообещал шепотом:
— А сейчас мы повторим. Только на этот раз я буду ласкать тебя изнутри, чтобы ты изошла до конца.
* * *
Только вернувшись на конюшню и почувствовав себя в безопасности, Кэтрин сообразила, что огромная борзая была виновата лишь в одном — в излишнем проявлении дружелюбия. А вот к хозяину собак — противному, неряшливо одетому гиганту — это не относилось. Вспомнив свое ощущение от его подавляющего физического превосходства, она вдруг подумала, что избежала жуткой опасности.
Кэтрин помчалась в дом, чтобы найти Мэгги.
— Ты была права. Не нужно было мне сегодня одной отправляться в лес. Там бродил отвратительного вида браконьер, который к тому же хватал меня руками. В нем футов семь росту. Вид настоящего дикаря. Я знаю, что он дикарь, потому что он — шотландец!
— Не сочиняй. Платье все равно испорчено.
— Это борзая натворила. Его борзая. Сатана… вроде так он ее звал.
Мэгги внимательно посмотрела на нее.
— Значит, проделки дьявола? Что ж, я верю, что это был дьявол.
Через час она уже и не вспоминала о происшествии, просматривая эскизы модных платьев, собственноручно ею нарисованных. Кэтрин так и не могла решить, какое из них больше всего приглянется Филаделфии, поэтому оставила все на ее усмотрение. Рассеянно собрав рисунки с пола, она сложила их в кожаную сумку и мыслями вернулась к главному — что надеть на сегодняшний вечер?
Она решила нарядиться в платье из сиреневого бархата. Основной изюминкой наряда являлся корсаж с откровенным вырезом, сужавшимся книзу, расшитый жемчужным зерном. А еще Кэтрин решила надеть плоеный воротник, края которого тоже были расшиты жемчугом.
Первой, кто встретил Кэтрин в Хансдон-Холле, была пухленькая блондинка Бет Спенсер — сестра ее отца, вышедшая в свое время замуж за Джорджа Кери.
— Привет, тетя Бет.
— Кэтрин, не называй меня тетей. Мне из-за этого кажется, что я старая рухлядь!
На щеках Кэтрин обозначились ямочки.
— Извини, Бет. Это мамина идея.
Тетка закатила глаза.
— У нее правил и инструкций больше, чем у самой королевы. Надо будет с ней поговорить…
— Кэтрин, дорогая, ты, как всегда, выглядишь потрясающе. — Ее в щеку поцеловала Филаделфия. — Не сомневаюсь, что это платье тоже твоих рук дело.
— Да, моих. Я сделала тебе дюжину эскизов. Выберешь сама, что тебе по душе.
— Как мило! Дай я познакомлю тебя с моей подругой Лиз Уидцрингтон. Лиз, это леди Кэтрин, которая придумала для королевы несколько самых эффектных нарядов.
— Рада знакомству, Лиз. Пожалуйста, зови меня Кэт.
— Ах, какие красавицы меня окружают!
Кэтрин резко обернулась на знакомый голос.
— Роберт! Вот уж не ожидала тебя увидеть. Ты стал таким… крепким. Загорел на границе и растерял нынче модную бледность.
— Ну и слава Богу! А то при английском дворе не отличить мужчину от женщины.
— Не недооценивай нашу малышку Кэт. Я научила ее безошибочному способу отличать мужчину от женщины, также как мужчину от мальчика.
В смешке Филаделфии присутствовал некий намек.
Роберт поцеловал ее в щеку.
— Наверное, из-за твоего непристойного чувства юмора ты моя самая любимая сестра.
— Так это Филаделфия твоя любимая сестра?
Рядом оказалась Кейт, которая отвела руку в сторону, будто собираясь дать Роберту затрещину.
— Самая любимая сестра после тебя, Кейт! — расхохотался Роберт.
Кэтрин с удовольствием наблюдала за ними. Ей всегда было тепло и уютно в этой семье.
— А вот и мой гость — объявил Роберт. — Не стану говорить, кто он, сами догадайтесь.
Кэтрин вскинула голову, и у нее отпала челюсть, когда высокая фигура вступила в комнату. Он принял ванну и побрился. Безрукавку из овчины сменила отлично выглаженная сорочка. Но сквозь тонкий налет респектабельности все равно проглядывала дикая, грубая мужественность. Не скрывая обожания, все смотрели на него. Филаделфия протянула ему руки.
