— В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, — заметил третий. — Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей…
Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь?
Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули — только их тут и видали!
Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты — лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались.
Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились — уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать…
Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон.
Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный — не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет — от крови красный. От Гришаниной крови-то…
Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того — аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки — и таков. Ищи теперь его, свищи.
— Хорошо еще — не насмерть прибил, — ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. — Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни…
— Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, — пригорюнился Гриша. — А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.
— Ладно, не кручинься, — отмахнулся Олег. — Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли?
— Мирожский! — встрепенулся Гришаня. — От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку — новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.
— Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь?
— А чего ее помнить? — удивился отрок. — В людные места выйдем — всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда — по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!
— Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.
Олег Иваныч передернул плечами — прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, — горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.
Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!
Да уж, похожи они на иноков — с оружием, да в панцирях, да при кольчугах — как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал — рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо…
К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни — не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догоняльщики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло — возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся — самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору — люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная — ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем — обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот — от чистого сердца.
— Молодец, Олександр! — похвалил Олег Иваныч. — Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет — тронемся.
Скит оказался совсем небольшим — пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор — не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом…
Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора — Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув:
— Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков.
Чуть не пришибив странника — вовремя отпрянул, — дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед.
— Чего надо? — сплюнув, неприветливо осведомилась рожа.
— Мир вам. Переночевать бы да помолитися…
— «Переночевать», — гнусаво передразнила морда. — Ходют тут… Вон, в ту избу ступай!
— Благодарствую, спаси тя Господи! — поклонившись, мелко закрестился Олексаха. — В ту избу, говоришь? Ну, в ту, так в ту…
В другой избе тоже не сразу открыли. Правда, народец там оказался малость поприветливей, истинно богомольный. Два седобородых деда — Амвросий с Елпидистием — да несколько старушенций в черных платках.
Покрутившись по избе и никого больше не обнаружив, Олексаха выскочил на улицу — позвал остальных. Олег Иваныч с Гришаней сразу же произвели на богомольцев самое благоприятное впечатление. Гришаня — молитвами, а Олег Иваныч — просяной кашей, кою начал тут же заваривать, подвесив над горящим очагом котелок с водою.
Поужинав да помолившись, богомольцы улеглись на лавки — спать да слушать гистории о святых прежних да об императорах римских безбожных — Калигуле да Нероне. Гисториями старцев потчевал Гришаня. В лицах рассказывал, где надобно — подвывал страшно.
Олег Иваныч не выдержал, вызвал отрока на двор:
— Ты чего творишь, Гриша? Хочешь, чтоб они вовек не уснули? Чти монотонно, как пьяный дьякон заутреню. Понял?
— Понял, спаси Господи! — перекрестившись, кивнул Гришаня.
Теперь начал читать справно — как и надобно: уы-уы… уы-уы… уы…
Минуты не прошло — позасыпали все, включая Олексаху с Олег Иванычем. Хорошо, Гришаня растолкал обоих:
— Что, спать сюда пришли, что ли?
Те встрепенулись — словно и не спали вовсе.
— Ты, Гриш, тылы прикрывай, а мы пошли.
Ну, пошли, так пошли.
Осторожно пробрались к первой избе, постучали. Олег Иваныч специально за угол спрятался.
— Да что еще?
— То я, странник Божий… — заблажил Олексаха. — В соседнюю-то избу без тя не пускают, боятся, рекли, чтоб пришел кто…
— От, чучелы… Ну, ужо я им…
Недовольно сопя, непреклонный страж выбрался наружу. И тут же получил поленом по кумполу. Это Олег Иваныч вдумчиво использовал недавний опыт козлобородого Митри.
