Конечно, я хотела бы остаться в компании, и даже неважно, в какой должности. Мне нравился Заместитель, хотя, конечно, вел он себя как сука, пусть даже определение «сука» применимо больше к женщине. Сказать «как кобель» — не точно, потому что «кобель» — сексуальная категория, а не нравственная. Но не это было главным. Я хотела получить деньги: даже двухмесячная зарплата президента компании решила бы мои проблемы года на два или даже на три. То, что сегодня меня макнули, можно пережить. Но даже за очень хорошие деньги терпеть унижения каждый день я не хотела.
Я сразу вспомнила Ржавичева, его вопросы, его усмешку и с каким упоением он исполнял свою роль в этом розыгрыше. Ничего, ты свое получишь, — решила я тогда. И без всяких колебаний и сомнений.
Через кабинет я прошла в приемную.
— Кофточку подгладила, — сказала Настя. — Кстати, в ящике справа есть фен.
— Какие новости от отца? — спросила я. Именно в этот момент я решила сделать поводок, который связывал бы меня и Настю, покороче. Я не буду во всем слушаться ее.
— Решили отложить операцию. Сегодня его отправят в санаторий. Уже вызвали швейцарского хирурга, и они с, Гузманом решат, оперировать его здесь или провести операцию там.
— Я поеду к нему сейчас.
Настя посмотрела на часы.
— Тогда только завтра. Он уже не в институте, но еще и не в санатории.
— Я поеду в санаторий. Где он находится?
— Нет, — сказала Настя. — Ему после дороги нужен отдых. Завтра приходи, и решим.
— Решать буду я. Я не девочка, чтобы за меня решали, когда мне видеться с отцом.
— Ты с ним не виделась годами, — сказала Настя.
— А сейчас хочу видеть каждый день. Пожалуйста, адрес санатория.
Настя молча написала на бланке компании адрес санатория.
— Каким транспортом можно туда добраться?
— Не знаю.
Я поняла, что перебрала и надо отступать.
— Прости, — сказала я.
— Прощаю.
— Не знаешь, что говорят после этого совета?
— Говорят, что ты не полная идиотка. Считай это за комплимент. Завтра за тобой прислать машину?
— Доеду сама. До свидания.
— Будь здорова.
Теперь мне предстояло пройти по довольно длинному коридору. И я пошла, боясь только одного: чтобы ко мне не обратились с каким-нибудь вопросом. Я приближалась к охране. Обычно для прохода в учреждение выписывают пропуск, а при выходе его сдают. Если у меня спросят пропуск, что я должна ответить? Я решила, что отвечу: «С сегодняшнего дня я — президент компании и прошу это запомнить».
Но два парня ничего не спросили, а почтительно приложили ладони к беретам. Я им кивнула.
Окна были распахнуты, меня провожали взгляды не менее десятка мужчин. Я завернула за угол, облегченно вздохнула и бросилась к приближающемуся троллейбусу. Конечно, президенту компании не пристало бегать за троллейбусом, но и стоять на остановке мне тоже не хотелось. Президент, пробивающийся в переполненный троллейбус на виду сотрудников компании, — не президент, а пассажир, такой же как и они, хотя, судя по количеству машин на стоянке против офиса компании, очень немногие сотрудники ездили общественным транспортом.
Я довольно быстро добралась до дома, час пик еще не наступил. В этом микрорайоне, который когда-то называли Химки-Ховрино, я прожила из тридцати двух лет своей жизни двадцать. За эти двадцать лет выросли деревья, которые мы сажали по субботникам. Я знала здесь многих, а еще больше знали меня: не только соседи, но и родители учеников.
На детских площадках из песка малыши строили замки, те, что постарше, гоняли между домами на роликовых коньках, на скамейках в тени деревьев сидели старухи, грузные, с больными ногами. Меня всегда поражала разница между зарубежными старухами и нашими. В Москву приезжало много туристов, в основном пенсионеров. И французские, и американские, и немецкие старухи были сухопарые, подтянутые и деятельные. Наши старухи были почему-то разбухшие, медлительные. Я как-то поделилась своими наблюдениями с Риммой.
— А другими они и быть не могут, — ответила Римма. — Всю жизнь на картошке, капусте и макаронах. Они уже к тридцати становятся тумбами, а когда рождаются внуки, они вообще перестают быть женщинами. Все. Финита ля комедия. Они бабки. Все маршруты закончены. Раньше — из дому на работу, три раза за жизнь в дом отдыха или в санаторий по профсоюзной путевке со скидкой. А теперь — только из дому в магазин, прачечную и поликлинику. Все их путешествия.
Единственной старухой в форме была Олимпиада Васильевна Разумовская. Она мне преподавала географию в школе, не скрывала, что из дворян, каждый год ездила в Париж к родственникам, которые детьми вместе с родителями эмигрировали сразу после революции.
Она сидела одна, старухи со своими разговорами о ценах на фрукты ее раздражали. Она курила длинную тонкую черную сигарету, из дорогих, судя по приятному запаху, и была одета в легкий, в яркую клетку, шелковый костюмчик. Я поздоровалась с ней и сказала:
— Какая вы всегда элегантная и модная.
— Гуманитарная помощь, — ответила низким прокуренным голосом Олимпиада. — Внучатые племянницы отдали свои вышедшие из моды тряпки. У них в Париже мода заканчивается, а к нам она только приходит, поэтому я самая модная старуха в нашем микрорайоне. А у тебя что, неприятности?
— А разве заметно? — Я удивилась вполне искренне.
— Поживешь с мое, все будешь замечать.
— Ничего особенного. Я временно на левую работу устроилась. И один козел, в общем, в первый же день поизгалялся.
— Ответила?
— Не очень…
— Надо бить сразу, — заметила Олимпиада.
— Буквально?
— И буквально, и фигурально. Все мужики закомплексованы. По этим комплексам и надо врезать. Привожу пример. Сегодня стою в очереди за дешевым луком, из совхоза привезли, и один мужичонка — маленький, пьяный, вонючий — матерится через каждые два слова. Я ему сделала замечание. А он мне: да пошла ты на… Я ему тут же: на твой, что ли? Да он у тебя не больше трех сантиметров, на нем не удержишься.
— А он что?
— А ничего. Кругом хохот, он как рыба, рот открывает, а сказать ничего не может. Ты своему козлу не спускай, завтра же врежь! Мужика надо бить по его комплексам.
— Я еще не знаю его комплексов.
— А чего их знать? Он или толстый, или худой, или галстук носит как слюнявчик, или ходит в костюме с засаленным воротником, потому что чистит один раз в год, или по-русски двух слов связать не может, вечно прибавляет «как бы», «значит», «хотел бы сказать». Или начальника боится, или бездельник, или тупой…
— Другое поколение приходит, — возразила я.
— А психология остается. Если решают, то только через силу, а больше надеются на авось. Полные идиоты. Давно не битые. Сейчас, может быть, начнут умнеть. Но не сразу. Не врежешь этому козлу, все время будешь об этом думать. Обязательно врежь. Завтра же. Послезавтра уже настроение улучшится.
