Он поднял загорелую руку ко лбу и отбросил прядь сухих волос. Его костюм, предназначенный для коктейлей на посольских лужайках, изрядно помялся здесь, где так мало растительности и такая плохая почва. От пота у него образовались темные полосы не только на воротнике, но и на прорезях карманов — всюду, где кожа часто соприкасается с материей.
— Кого ты пытаешься обмануть? — спросил он меня. — Эти людишки голодают. Весь мир знает об этом — их можно увидеть каждый вечер в шестичасовой передаче «Новостей». И американский народ хочет помочь им. Мы знаем, что это — страна социалистическая, где процветает ксенофобия; мы знаем, что Эллелу — шизофреник и параноик, но нам на это плевать. Такого рода человеческая катастрофа перечеркивает все политические соображения — так считает мое правительство.
— А ты знаешь, — спросил я его, — что программа вашего правительства по вакцинации скота привела к увеличению поголовья нашего скота, несмотря на то что в этом районе нет ни фуража, ни воды?
— Я читал об этом в каком-то докладе, но...
— И что глубокие колодцы, которые иностранные правительства помогали бурить, испортили кочевникам пастбища, так что у нас теперь пустыни, окруженные колодцами? Кроме того, знаешь ли ты, что на протяжении пяти лет в этом районе не менялся климат и что «человеческая катастрофа», как ты это называешь, является для нас условием человеческого существования?
— О'кей, о'кей, лучше поздно, чем никогда. Мы теперь тут, и из-за чего задержка? Я не могу добиться, чтобы кто-то поговорил со мной.
За моей спиной усилилось ворчание терявших терпение туарегов и вместе с ним усилилось и быстро исчезло неуместное здесь сладкое дыхание парикмахерской.
— Я буду говорить с тобой, — сказал я, повысив голос, чтобы те, кто меня услышит, могли по крайней мере понять, что я пошел в наступление. — Я — Эллелу. И я говорю от имени народа Куша. А народ Куша не приемлет капиталистическое вмешательство в любой форме. В желудках моего народа нет места для объедков со стола общества, которое угнетает народ и где нет Бога. Дайте вашим черным свободу, прежде чем сваливать ящики с канцерогенным мусором на священную землю Куша!
— Послушай, — взмолился он, — Зандж принимает тонны зерна в день, и у них там работают китайские советники. Все это политическое дерьмо следует отбросить в сторону, и вообще, нечего на меня орать: я в колледже все время участвовал в маршах за гражданские права.
— И как и следовало ожидать, теперь интегрировался, — сказал я. — Ты, видимо, полагаешь, что я понятия не имею о методах, применяемых твоей страной. Что же до Занджа, то мне говорили, что вы облагодетельствовали его голодающих граждан тоннами второсортного сорго, грубым зерном, выращиваемым для скота, от которого у людей возникает жуткий понос.
Услышав это, он поутратил немного наглости и заговорил более доверительно.
— Угу, кое в чем мы напортачили, но не забывай, эти дикари привыкли есть мясо и молоко, содержащие высокий процент протеина. Они едят лучше нас. А мы посылаем то, что имеем.
— Ясно, — сказал я, глядя вверх, на террасу ящиков, освещенных факелами, которые кто-то из толпы свидетелей зажег за моей спиной. На целом ярусе значилось: «Пшеничные колечки», а на стене из картонок, уходившей в темноту, к горевшим над пустыней звездам, крупными буквами снова и снова повторялось: «Тотал».
— Послушай, — пытался продать мне свой товар американец, — эти каши к завтраку — стоит добавить к ним немного молока и сахара, если они у вас есть, — это же динамит, не отказывайся от них. Вы же едите корни кактуса — мы это знаем. — И уже другим тоном, по-мальчишески уважительным, он спросил: — Ты в самом деле Эллелу? Мне нравится кое-что из того, что ты написал в изгнании. Мы должны были читать это в Йеле по списку политической литературы, которую я изучал.
Значит, он знал, что я был в изгнании. Это уже вторжение в мою личную жизнь. Смятение охватило меня. Я снял солнечные очки. От горевших факелов было удивительно светло. Мне что же, причитается гонорар? В глубине моего мозга отдавался речитатив толпы: «Эллелу, Эллелу...» И, словно стремясь уйти от линчевания, я сделал шаг вперед, через невидимую границу между Сахелем и Кушем, к темневшей горе гуманитарной помощи. Увидев, что в этом политическом барьере образовалась пробоина, американец доверительно произнес: «Они действительно хотят получить этот товар», — тоном, дававшим понять, что противостояние окончено: я-де подпишу бумаги, он сможет оставить свой церемонный дар, веснушчатая жена примет его в свою постель в Танжере, а начальство рекомендует вернуть его в Вашингтон. Увы, ни в моей душе, ни в этой ночи ему не было уготовано спасение. Его бледный облик теперь, когда темнота полностью окутала нас, казался призрачным, бесформенным, а вернее, делал его похожим на паразита, напоминающего лишенное солнца нутро более благородного и независимого существа. Кочевники и их рабы зашуршали, переходя вслед за мной через границу, сгрудились со своими мерцающими факелами, образовав полукруг перед утесом из картонок — картонок с гигантскими латинскими буквами — и полиэтилена, так как наши благодетели отправили свой низкосортный сорго в прозрачных мешках, поэтому внутри видны были щепки и дохлые мыши, а скользкая поверхность отражала свет факелов, — факелов, которые, выбрасывая красные искры, высвечивали ступеньки алюминиевой лестницы, приставленной к этой скале, капли пота на серой, как у паразита, шее американца и взволнованные глаза туарегов.
— Эллелу, Эллелу...
В свое время их бормотание чудом высвободило меня из пустыни, а теперь мне надо было высвободить в себе силу к действию, показать себя лидером.
Рабское поведение нашего тубаба, который тяжело дышал и явно с трудом подавлял в себе панику, взывало к жестокости. Почувствовав, что сейчас состоится сделка, detente[11], он сказал мне:
— Без дураков, тут уйма настоящей еды: когда это разгружали, я, помнится, видел «Спэм» и порошковое молоко.
И он полез по лестнице, чтобы отыскать эти товары, а туареги тотчас подступили ближе, размахивая факелами и возмущаясь тем, что он туда забирается. Я с трудом расслышал то, что он кричал:
— Вот оно... «Карнейшн»... добавить три части воды...
— Но у нас нет воды, — крикнул я ему, стараясь, как мне теперь кажется, выиграть время для нас обоих. — В Куше вода ценнее крови!
Американца поглотила тьма, царившая между факелами и звездами.
— Это не проблема, — послышался сверху его голос. — Мы привезем сюда свои команды... устроим зеленую революцию... системы переносных траншей... пруд с лилиями на том месте, где ты сейчас стоишь... вот оно... нет, это суп-пюре из сельдерея...
Его голос, доносившийся сверху до массы туарегов, казался голосом ангела-сумасброда и вызывал у них невероятное раздражение. Они подошли еще ближе вместе со своими факелами, и источник голоса стал виден: белое пятно то исчезало, то появлялось все выше и выше на откосах и в расселинах воспламеняемых упаковок.
