– Представляете, даже в теплую, солнечную погоду Джеральдина настаивала, чтобы постоянно работало центральное отопление, – заметил Фогарти.
– Для того чтобы «арестанты» обнажались? – догадалась Триша.
– Ну, конечно. А чего вы ожидали? «Любопытный Том» любит голые тела, а не свободные свитера. Джеральдина считает, что почти оптимальная телевизионная температура – двадцать четыре градуса по Цельсию: тепло, но еще никто особенно не потеет. А совсем оптимальная была бы двадцать пять в комнате и минус пять – рядом с девичьими сосками.
Триша задумчиво посмотрела на Боба. Он из кожи вон лез, чтобы очернить свою работодательницу. Зачем?
– И все же, – заключил режиссер, – наша миссис Высочайшее Могущество, наша иезуитка Макиавелли Джеральдина насчет Келли промахнулась, хотя никогда в этом не признается. Решила: раз ей Келли не нравится, то не понравится никому. А зрители ее полюбили, и она, после Воггла, сделалась второй по популярности. Пришлось сменить тактику и уже на следующий день начать подыгрывать Келли.
– Но не без моей помощи: я показывал ее с привлекательной стороны. Решил, что буду последним подонком, если позволю себе пойти на поводу у Джеральдины.
День тридцать первый 8.30 утра
Прочитав отчет Триши о разговоре с Фогарти, Колридж собрал совещание.
– В данный момент, – твердо заявил он, – я пришел к мнению, что мы ошиблись относительно семи подозреваемых и жертвы.
Подобно большинству его сентенций, эта тоже была встречена изумленными взглядами. Колриджу показалось, что он услышал, как ворочаются мысли в головах подчиненных.
– Как же так, босс? – удивился Хупер.
– Босс?
– Извините, я хотел сказать, инспектор.
– Благодарю вас, сержант.
– Как же так, инспектор: почему мы ошиблись с подозреваемыми и с жертвой?
– Мы смотрели на этих людей глазами продюсеров и режиссеров «Любопытного Тома» и не видели их такими, какие они есть на самом деле. – Колридж помолчал; он заметил в заднем ряду жующую резинку девушку-констебля. Ему очень хотелось приказать ей оторвать от листа клочок и выплюнуть жвачку на бумагу, но он понимал, что времена таких приказов давно миновали. Он бы не удивился, если бы узнал, что где-нибудь в Брюсселе учрежден суд, который включил право жевать резинку в реестр основных прав личности. И поэтому ограничился свирепым взглядом, от которого челюсть девушки замерла на целых три секунды.
– Поэтому мы должны быть очень осторожны в выводах. За исключением коротких бесед с оставшимися в живых «арестантами», приходится полагаться на лживый глаз телекамеры, который лишь кажется убедительным и правдивым, но на самом деле, как мы теперь понимаем, фальшив и недостоверен. Придется начать сначала и отбросить все предубеждения. Абсолютно все.
Таким образом, им ничего не оставалось, как копаться в архивах шоу «Под домашним арестом».
«Третий день «Под домашним арестом», – раздался голос Энди, диктора за кадром. – Лейла лезет в холодильник за сыром. Вегетарианский сыр – основной компонент ее диеты и источник протеинов».
– Вот видите, как телевидение пудрит нам мозги! – с возмущением воскликнул Колридж. – Если не вдумываться – полное ощущение, что происходит нечто важное! У этого типа талант преподносить абсолютные банальности таким тоном, словно речь идет о жизни и смерти.
– Мне кажется, все дело в шотландском акценте, – заметил Хупер. – Звучит искреннее.
– Он бы точно так же комментировал Карибский кризис… «В Овальном кабинете полночь. Президент Кеннеди еще не разговаривал с секретарем Хрущевым».
– А кто такой Хрущев? – поинтересовался сержант.
– Господи боже мой! Глава Советского Союза!
– Никогда не слышал о таком, сэр. Он член Конгресса тред-юнионов?
Колридж надеялся, что Хупер шутил, но почел за лучшее не спрашивать. И вместо этого нажал на кнопку «воспроизведение»
«Но посмотрите: Лейла обнаружила, что часть ее сыра пропала», – объявил Энди.
– Он говорит это так, словно она открыла пенициллин, – простонал инспектор.
День третий 3.25 пополудни
Лейла сердито шарахнула дверцей холодильника:
– Вот еще новости… что за дела? Кто съел мой сыр?
– Я, – отозвался Дэвид. – А что, нельзя? – Он со всеми говорил мягким, слегка высокомерным тоном человека, познавшего смысл жизни, который, в чем он не сомневался, остальным был не доступен. Обычно Дэвид вещал из-за спины, потому что часто массировал другим плечи. Но, обращаясь прямо, любил смотреть в глаза, воображая, что его собственные обладают гипнотическим свойством: манящие прозрачные озерца, в которых так и тянет утопиться. – Думал, ты не обидишься, если я попробую чуть-чуть твоего сыра.
– Ничего себе чуть-чуть… сожрал почти половину. Ну да ладно… только потом возмести.
– Не беспокойся. – Дэвид произнес это так, словно его нисколько не интересовали подобные мелочи: что за сыр и чей это сыр.
«Позже, – объяснил диктор, – Лейла рассказала Дервле, что она почувствовала, открыв холодильник».
В это время на экране Лейла и Дервла лежали на своих кроватях в девичьей спальне.
– Дело не в сыре, – прошептала Лейла. – Дело вовсе не в сыре. Просто это же мой сыр.
День тридцать первый 8.40 утра
– Честно говоря, я вовсе не уверен, что могу продолжать расследование, – проговорил Колридж.
День тридцать первый 2.00 пополудни
– Эпизод с сыром Лейлы привел к первому кризису Джеральдины, – сообщил Боб Фогарти, когда Триша снова пришла в аппаратную. Они с Колриджем решили, что Фогарти именно тот человек, который больше других знал и об «арестантах», и о принципах производственной кухни «Любопытного Тома».
– А что это за кризис из-за сыра?
– Ушел ответственный редактор и увел двух своих помощников. Мне самому пришлось готовить передачу. А вы считаете, это не кризис? Я полагаю, что кризис.
– Почему он ушел?
– В отличие от меня, у него еще сохранилась капля профессиональной гордости, – горько заметил Боб, опуская плитку молочного шоколада в шапку пены на своем кофе. Ничего подобного Триша раньше не видела. – Превосходный профессионал, солидный уже человек, он больше не мог являться домой и каждый вечер объяснять жене и детям, что целый день старательно фиксировал ссору двух недоумков из-за куска сыра.
