Тик-Ток бросил седло на скамейку, снял шлем и упер руки в бока.
– Что это у нас здесь? Кровавая ванна? – воскликнул он.
– Из носа пошла кровь, – ответил я.
– А то я не вижу.
Жокеи начали собираться вокруг меня, и я решил, что полежал уже достаточно. Я снял с лица полотенце и осторожно встал. Фонтан иссяк.
– Грант двинул ему в нос, – пояснил один из жокеев, который присутствовал с самого начала.
– За что?
– Спросите меня о чем-нибудь другом, – сказал я. – Или спросите Гранта.
– Вам следовало бы доложить распорядителям.
– Не стоит, – возразил я.
Я привел себя в порядок, переоделся и пошел вместе с Тик-Током на станцию.
– Вы, конечно, знаете, за что он ударил вас, – проговорил он.
Я протянул ему список Эксминстера, он прочел и вернул мне.
– Да, понимаю. Ненависть, зависть и ревность. Вы влезли в туфли, в которые он не смог всунуть ноги. Ему тоже представился шанс, и он его проворонил.
– А что случилось? – спросил я. – Почему Эксминстер выбросил его?
– Честно, не знаю, – ответил Тик-Ток. – Лучше спросить Гранта и выяснить, чтоб не наделать ошибок. – Он усмехнулся. – Ваш нос похож на дешевую открытку с морского курорта.
– Как раз для телевизионной камеры, – заметил я и рассказал о предложении Кемп-Лоура..
– Мой дорогой сэр, – воскликнул он, снимая тирольскую шляпу и отвешивая шутливый поклон. – Я потрясен.
– Дурак.
– Слава богу.
На этом мы расстались, Тик-Ток отправился в свою берлогу в Баркшире, я – в Кенсингтон. В квартире никого не было, обычное дело в субботу вечером, самая занятая концертами ночь. Я взял полрешетки кубиков льда из холодильника, положил их в пластиковый мешок, обернул в чайное полотенце и лег в постель, мешочек со льдом подрагивал у меня на лбу. Полное впечатление, будто вместо носа у меня желе.
Я закрыл глаза и думал о них, о Гранте и Арте. Два раздавленных человека. Одного довели до насилия против себя, а другой обратил насилие против всего мира. Бедняги, подумал я, пожалуй, чересчур свысока, у них не хватило стойкости справиться с тем, что разрушало их. И я вспомнил, что легкая жалость сродни снисходительности.
В следующую среду Питер Клуни приехал на скачки, пуская пузыри от счастья. Родился мальчик, жена чувствовала себя прекрасно, все сияло розовым светом. Он хлопал жокеев по спине и утверждал, что мы не понимаем, чего лишены. Лошадь, с которой он работал, начинала среди фаворитов, и хотя прошла плохо, даже это не испортило ему настроения.
На следующий день он должен был участвовать в первом заезде и опоздал. Еще до того, как он появился, мы знали: он упустил свой шанс.
Я стоял возле весовой, когда Питер наконец приехал за сорок минут до первого заезда. Он бежал по траве с озабоченным лицом. Его тренер отделился от группы людей, с которыми разговаривал, и пошел навстречу Питеру. Обрывки сердитых реплик долетали даже до меня.
Питер прошмыгнул мимо меня бледный, дрожащий, на вид больной, и, когда немного спустя, я вернулся в раздевалку, он сидел на скамейке, спрятав лицо в ладонях.
– Что случилось на этот раз? – спросил я. – С женой все в порядке? И с малышом? – Я подумал, что он, должно быть, слишком увлекся, ухаживая за ними, и забыл следить за часами.
– С ними все прекрасно, – несчастным голосом ответил он. – У нас теперь живет теща, она присматривает за ними. Я не опоздал?., каких-нибудь пять минут или около того… но… – Он встал и посмотрел на меня своими большими влажными глазами. – Вы не поверите, там опять был перегорожен выезд на шоссе, и мне снова пришлось ехать вокруг, даже дальше, чем в прошлый раз… – У него упал голос, когда я недоверчиво взглянул на него.
– Неужели еще одна автоцистерна? – скептически спросил я.
– Нет, машина. Старая машина, один из этих тяжелых старых «ягуаров». Он уперся носом в изгородь, и оба передних колеса в кювете, и так крепко завяз, прямо поперек дороги.
– И вы не могли заставить водителя вытолкать ее в сторону? – удивился я.
– Не было никакого водителя. Абсолютно никого. И дверцы машины заперты, он поставил ее на ручной тормоз. Вонючий мерзавец. – Питер редко использовал такие сильные выражения. – Еще один человек ехал сзади меня, и мы вдвоем пытались столкнуть этот «ягуар», но абсолютно бесполезно. Нам пришлось делать объезд в несколько миль, он ехал первым и вовсе не спешил… у него новая машина, и он боялся ее поцарапать..
– Какая неудача, – сказал я совсем некстати.
– Неудача! – в отчаянии воскликнул он, чуть не плача. – Это больше чем неудача, это… это ужасно. Я не могу себе позволить… я нуждаюсь в деньгах… – Он замолчал, несколько раз сглотнул, глубоко вздохнул. – Нам приходится много платить по закладной, – продолжал он, – я и не знал, что дети могут стоить так дорого. И жене пришлось оставить работу. Мы не предполагали… мы не рассчитывали иметь ребенка так скоро.
Я живо вспомнил новое небольшое бунгало с дешевым голубым линолеумом, терракотовые половики домашней работы, голые стены и минимум мебели. И у него машина, и теперь еще траты на ребенка, я понял, что потеря десяти гиней гонорара за скачки для семьи катастрофа.
В тот день он не участвовал в других заездах и провел его, слоняясь возле весовой, чтобы быть на глазах у тренеров, если вдруг спешно понадобится замена. Он обводил всех взглядом отчаявшегося охотника, и я чувствовал, что один этот взгляд отпугнул бы меня, будь я тренером. Только после пятого заезда он уехал, безработный и несчастный, и у каждого тренера, встретившего его, осталось впечатление, что с ним не все в порядке.
Я видел, как он брел к автостоянке, и волна раздражения окатила меня. Почему он не мог сделать хорошую мину при плохой игре, обратить свое несчастье в шутку? И почему он не оставил себе запас времени на всякие дорожные неожиданности, если опоздание стоило ему так дорого? И что за мрачные совпадения, которым надо было случиться дважды в одну неделю? – размышлял я.
Джеймс Эксминстер, улыбаясь, представил меня владельцу лошади, с которой я участвовал в заезде. Мы обменялись обычными, ни к чему не обязывающими фразами. Третья на этой неделе лошадь Эксминстера, с которой я работал, средних лет, не подающий надежд скакун, сонно трусила по кругу. Я уже. сумел оценить хитрость и ловкость постановки дела у Эксминстера. Его лошади были хорошо вышколены и красиво снаряжены, в экипировке никогда не появлялось ничего случайного или второсортного. Об успехе и процветании говорил каждый чепрак с яркими инициалами, каждая высшего качества уздечка, каждая щетка, каждая бадья, каждая коновязь.
На двух предыдущих скачках я работал с его лошадьми из второго состава, тогда как Пип Пэнкхерст занял свое обычное место на лучших лошадях. Но скачки в четверг были мои, потому что Пип не мог участвовать из-за веса.
