Поначалу я решил, что это будильник, и в темноте потянулся к нему. Но даже когда я наконец схватил его, хорошенько потряс и прижал к груди, писк не умолк. Я включил лампочку на ночном столике, сел на кровати, сердито засопел и поднял трубку. Немного подумал, затем подал голос.
— Отлично, что я вас застал! — зычно и с омерзительной бодростью прогремело в ухе.
Что это еще за идиот! Я хотел уже злобно швырнуть трубку, однако в голове мало-помалу прояснялось, и я промямлил:
— А-а-а.
Секунду на проводе царило безмолвие.
— Я вам помешал?
— Нет, — ответил я, — просто сейчас половина второго.
— Ночи? О, извините. Может, мне стоит перезвонить позднее?
— Нет, что вы, возможно, я буду уже спать.
— Мне очень жаль. Я не хотел докучать вам.
— Что вы, господин Хафкемайер, все в порядке, уверяю вас.
— Знаете, что я вижу? — внезапно рявкнул Хафкемайер прямо мне в ухо. Я не знал.
— Вижу начало! Бал-маскарад! Музыка, танцующие пары! Дьявольские личины, шутовские рожи и прочее в этом духе! И единственный человек во всем зале, на котором нет маски! Он один, он стоит неподвижно и все крутится вокруг него; вокруг Лафатера!
Прикрыл глаза — да, теперь я и сам это видел.
— Он лишь наблюдает, понимаете? И вдруг застывает! Его лицо превращается в маску. А дальше титры.
Я кивнул.
— Вы меня слышите?
— Хм, да.
Звучало не так уж плохо. Я пообещал Хафкемайеру все это хорошенько обдумать.
— Вы простужены?
— Нет, почему вы решили?
— Судя по голосу.
— Разве что немного.
Я прокашлялся.
— Вам бы сюда, в Калифорнию. У нас тут сейчас солнце — прямо в окно светит. А внизу море…
Я прислушался, но шума волн не различил. Ни звука. Трансатлантический штиль.
— Ну что ж, выздоравливайте, и удачи вам. Да, еще раз простите за поздний звонок.
* * *
Поздний? Скорее уже ранний. В половине второго…
Заснуть я уже не мог. И пытаться не стоило. В голове роилось множество мыслей: масса вопросов, которые мне следовало бы задать Хафкемайеру. Последние несколько дней я в изобилии делал заметки касательно лафатеровского проекта; уйма, великое множество вопросительных знаков.
Я лежал в своей постели, бодрствуя поневоле, словно ночной сторож: сна ни в одном глазу, и в то же время совершенно разбитый. Потом лежать на спине уже не стало сил, и я принялся ворочаться с боку на бок, то и дело взбивал свою подушку, томясь между бодрствованием и сном.
Из своей зеленой папки я достал маленький листок и вкратце записал на нем пожелания Хафкемайера относительно пролога к фильму.
Внизу, в старом городе, пробили часы на церковной колокольне. Они отсчитали пять ударов, обращая ночь в бегство.
Я встал, плеснул себе пару раз в лицо ледяной водой, оделся и приготовил чашку чаю. Затем, вяло передвигая ноги, побрел к двери.
«Курятник», в котором я обитал, прозвали так потому… что попасть сюда вы могли не иначе как пройдя по наружной лестнице — так называемому насесту. Маленькая двухкомнатная квартирка на втором этаже хозяйственной постройки вполне соответствовала запросам молодых дарований на период их пребывания в Вюлишхайме в качестве стипендиатов.
До меня здесь, по-видимому, ютился некий художник. Имени его я не знал; разобрать его подпись на картинах тоже так и не смог. Но занимался он явно чем-то в высшей степени жутким. По стенам были развешаны плоды его творчества, преимущественно в сиреневых тонах — мрачное напоминание о четырех месяцах, проведенных им под кровом курятника. Серия портретов, по всей вероятности, самого автора. Само по себе название вроде бы безобидное: «Мой взгляд на В». На каждой картине была проставлена дата, а на заднем плане действительно наблюдались некоторые достопримечательности Вюлишхайма: католический храм, ратуша, двойные башни лютеранской церкви…
Стоило, однако, присмотреться повнимательнее, и взору открывалась поистине хронология ужаса! Выражение, искажающее черты художника, становилось все безумнее с каждым следующим полотном. На последнем овал лица был едва ли не зашпаклеван масляной краской, а покрасневшие белки глаз воспаленно горели в черных как ночь впадинах… Примечательно, что на всех картинах неизменно присутствовала бесформенная, черная отметина, она находилась то над головой, а то и прямо на лбу изображенного человека, чем-то напоминая мрачное крыло смерти. Лишь нынешним утром мне предстояло узнать, что именно символизировал этот знак.
Но, говоря начистоту, еще больше досаждали мне многочисленные брызги краски (ох уж мне это масло!), оставленные им в ванной комнате, а более всего в самой ванне. Должно быть, художник промывал там свои кисти и мольберты. Пятна ни в какую не хотели оттираться. Лишь изредка, если вы попадали ногтем в нужную точку, краска вдруг отлетала сама собой.
Около половины шестого я уже входил в мощеный круглый двор средневекового замка. Все, включая фонтаны, арку, сами развалины и кладбище, еще скрывалось в предрассветном сумраке, лишь проступали сквозь мглу темные контуры. Я повернул направо, быстрым шагом вышел из замковых ворот и прошел по подъемному мосту. Перед ним, прямо у дороги, располагалась маленькая автостоянка. Улица называлась Бургштрассе, примерно на середине она круто сворачивала, спускаясь вниз, в город.
На небе мерцало несколько холодных безымянных звезд. Внизу расстилался Вюлишхайм. Он еще спал. Лишь позади, на вокзале, уже начинался рабочий день. Туда я и прибыл две с половиной недели назад. Я изначально ожидал немногого и тотчас убедился, что предчувствия не обманули меня! Стоя с походной сумкой и чемоданом на колесиках, один-одинешенек на платформе «А» — единственной, что имелась в наличии, — я внезапно понял, почему Вюлишхаймская почетная стипендия предполагала непременное присутствие награжденного.
До тех пор я ни разу не слышал об этом городе, а потому, еще находясь дома, безотлагательно заглянул в энциклопедический словарь.
Непревзойденный «Брокгауз»[6]в своем очерке 1885 года поведал нам следующее: Вюлишхайм, 52 метра над уровнем моря, расположен на юго-западном берегу круглогодично судоходной реки Пельке и состоит из старого города и нескольких предместий. На противоположном, северо-восточном берегу сохранились развалины замка Вюлишхайм. Во время Тридцатилетней войны замок был основательно разрушен. Все попытки восстановления неизменно заканчивались неудачей вплоть до наших дней. В городе имеются три евангелистские приходские церкви и одна католическая. Особый интерес представляет главная городская церковь, в которой находится склеп графа Вюлишхайма. Население составляет 19708 жителей, из которых 1296 являются католиками. В промышленном отношении Вюлишхайм славится своей шерстяной пряжей. Помимо этого, здесь производятся войлок и фетр, зонтики, стройматериалы. Далее следует упомянуть лесопилку, кирпичный завод и скотобойню. Из общественных учреждений в Вюлишхайме есть гимназия, сиротский дом, приют для глухонемых, а также тюрьма и здание окружного суда. В тринадцатом веке город стал резиденцией графов Вюлишхаймов и был ею до тех пор, пока в 1705 году род этот не прекратил свое существование. В 1528 году здесь провозгласили Реформацию. Ср. также «Историко-топографические прогулки по берегам Пельке» (Вюлишхайм, 1881).
