Да и в смысле еды сегодняшний крепостной Киселев далеко ушел вперед. В его школьной крепостной столовой был большой выбор блюд. И упитанные крестьяне младших классов за небольшую цену уничтожали продукты не хуже средневековой саранчи. И не только сельские щи да кашу, но и всевозможные пирожные. (Правда, с крестьянским уклоном: в виде корзиночек и картошки.) Особенным спросом, пользовался деревенский средневековый напиток «Пепси-кола».
Что касается быта, модными были средневековые джинсы, карманные магнитофоны с записями народных мелодий и жевательная резинка клубничная рижская.
Короче, жизнь сегодняшних Киселевских крепостных была во много раз лучше. И взрывчатая ситуация среди младших классов угасла. Все сразу успокоились, даже главный вождь всех школьных волнений, неформальный лидер — знаменитый Стенька Киселев.
Глава четвертая. ХЕНДРИКИ ПРИЛЕТЕЛИ
Вот оно — новое воскресенье. Вся меховая мелкота с воплем выкатилась навстречу девочке Люсе. Они ждали ее у самых ворот дачного поселка. Очевидно, о ее приезде они узнали от дежурного по нюхоскопу. Там, на балконе, наверняка дежурил загадочный перебинтованный Мохнурка — победитель игры в залезалки. Потому что его среди встречающих не было.
Люся и зверята в обнимку пошли в поселок к интернатскому зданию.
Застенчивая белочка в очках сказала Люсе:
— Мой пап приехал.
— Может быть, папа?
— Нет, мой пап! Пап — это же он. Вот он и приехал. А если бы мама, то она приехала бы.
— Вон ее пап стоит! — сказала Фьюалка. — Видите, рядом с Мехмехом.
У дверей в класс, на крыльце, стоял Мехмех в легкомысленной зеленой шляпке с украшениями. А рядом — невысокий, начинающий полнеть белк. В светлом плаще с красиво поднятым воротником.
— Здравствуйте, — шагнул он навстречу Люсе. — Это вам. От папо-мамовского собирания.
Он протянул маленький прозрачный флакончик с зернышками.
— Что это такое? — удивилась Люся.
— Камертоновые семена. Целая музыкальная октава. Их надо посадить в землю и поливать купоросовой водой.
— И что получится?
— Музыка из живых цветов. Они будут тихонечко звенеть от ветра. И играть разные мелодии. Вы очень обрадуетесь.
— Спасибо, большое спасибо, — сказала Люся.
Про светомузыку она когда-то слыхала. Но про музыку из цветов…
Интересно, а бывает дерево-музыка? Наверное, бывает. Тогда, значит, есть и целые лесо-симфонии у них… У кого у них? У меховых интернатников.
— А что такое папо-мамовское собирание? — спросила она.
— Обычный родительский комитет, — пояснил Меховой Механик.— Родители учеников к вам очень хорошо относятся. Интернатники в своих письмах только про вас и пишут.
— Очень хорошее пишут, — сказал улыбчивый пап. — Можно я у вас на уроке посижу? Мне интересно посмотреть, чем живет сегодняшняя молодежь.
— Сидите, пожалуйста, — сухо сказала Люся («Тоже мне, меховой инспектор из роно!») и пошла в директорскую за Получальником.
По Получальнику она выяснила, что неопрошенными в ее классе оставались только хитрющая белочка в очках с первой парты (та самая, к которой приехал пап) и загадочный Мохнурка. Который в Получальнике записан не был. Может быть, он сидит на потолке, в дыре вместе с сиреневотрусовым… трусным… В дыре вместе с Плюмбум-Чоки?
В классе все были на своих местах, и все встали на задние{1} лапы.
Причем представитель папо-мамовского собирания сделал то же самое. И парта под ним скрипела.
— Блюм, — сказала Люся через минуту. Все блюмкнулись.
— Кто у меня еще ни разу не был у доски? — спросила Люся, в упор глядя на белочку с первой парты. Ее звали Цоки-Цоки. — Кто еще ни разу не отвечал?
— Мохнурка! Мохнурка! — захлопотала белочка. — Он еще ни разу не отвечал.
— А где он? Он здесь? — спросила Люся.
— Здесь! Здесь! — волновалась белочка. — Он в печке сидит.
Люся удивилась и прошла по классу вдоль стенки с печкой.
— Что он там делает?
Дверца печки раскрылась, и появилась хитрая усатая мордочка.
Черная-пречерная, как кусок темноты. Мордочка сверкнула глазами и сказала:
— Я там прячусь.
— От кого?
Дверца снова перелистнулась:
— От света.
И дверца захлопнулась.
Люся обратилась к ученикам:
— Кто мне объяснит, почему юный Мохнурка сидит в печке? И почему он прячется от света?
Все интернатники подняли лапы вверх. Даже хулиганистый Кара-Кусек.
— Скажите вы, — попросила Люся Лаковую Молнию. Фьюалка встала из-за парты и сказала:
— Он норный.
Дверца печки приоткрылась на спичечный коробок, и высунулся кусочек носа:
— Я норный. Я очень норный.
Фьюалка продолжала:
— Все норные боятся света. Живут в темноте.
— Очень живут! Очень живут! — забормотал носик из печки.
— Спасибо, — поблагодарила Люся Фыоалку. — Но что же, он все время так и сидит в печке? Или его приносят сюда в чемодане? Или у него есть сюда подземный ход из спальни?
Лаковая Молния разволновалась. Она стала цокать, сокращаться и вытягиваться:
— Его не но-йс-сят в цеймодане. Его в ойсках, в оцках нойсят… Он сам ойски нойсит. Церные.
— Ношу! Ношу! — прокуковал Мохнурка из печки, как кукушка из часов. — Черные очки. Очень черные.
Разговор запутывался, и вмешался еще один разъяснитель — Сева Бобров. Он так объяснил:
— Девочка Люся, он из кротовых. Они под землей живут. Они темноту любят. А на улице очки носят темные. От солнца.
— Да! — затараторила Цоки-Цоки. — У меня простые очки, стеклянные. А у него черные.
— Где же его очки? — спросила Люся. — Почему он без них?
— Можно я скажу? — закричал ежик Иглосски. — Когда он в залезалки играл, они разбились.
— Очень, очень разбились! — закуковал Мохнурка.
— Его перебинтовали, и он выздоровел, — продолжал ежик.
— А очки перебинтовать не удалось! — горестно высунулся крот из печки, как из справочного окошка.
— А ну, малыш, примерь вот это! — раздался голос с задней парты.
Это белочкин пап достал роскошные противосолнечные очки.
