— Правда не нуждается в переплетах! — отрезал продавец, и в его больных глазах появился лихорадочный блеск.
— А здесь правда?
— Чистая правда! Чистая, как…
— Я понял, понял. Как «Аква минерале».
— Как слезника распятого жидами Христа!
— Ладно, уговорил, — согласился Асланбек и поспешно расплатился, потому что издал тонкую трель мобильник.
Какая-то средних лет женщина удивленно на него посмотрела и, ни к кому не обращаясь, сказала:
— О господи! Мало ему, что он лицо кавказской национальности. Так он еще и антисемит!
Асланбек сунул книжку в карман плаща и отошел в сторону. Звонила Рахиль.
— Да, — сказала она. — «Жигули», «четверка». В ней трое. Молодые парни. Похоже, твои земляки.
— Что делают?
— Ничего. Курят. Что это значит, Асланбек?
— Ничего страшного. Приеду расскажу.
Но он уже знал, что ничего ей не расскажет. О том, что он собирался сделать, нельзя рассказывать никому. А тем более ей. У нее сердце изболится, если она узнает хоть толику правды.
Вот и в его дом постучалась война. Вот и ему принесли повестку из военкомата.
…С недовольным видом человека, у которого сорвалась деловая встреча, Асланбек вернулся к своей «тойоте». Синяя «вольво» шла за ним до поворота к поселку. Здесь остановилась. Другого выезда на Рязанское шоссе не было. Так и спланировано: те трое на «четверке» блокируют дом, а эти двое — дорогу.
Дом встретил его теплом, привычным уютом, соблазнительными запахами из кухни и буханьем тяжелого рока из-за двери детской. Под эту дурацкую музыку, всегда раздражавшую Асланбека своей громкостью, Вахид делал уроки и путешествовал по Интернету. Асланбек заглянул. Так и есть, сидит за компьютером.
Одиннадцать лет. Совсем еще мальчик. Непросто ему жилось. С улицы приходил с синяками, с разбитым носом. Но никогда не плакал и не жаловался. Настоящий мужчина.
Асланбеку остро захотелось подойти к нему, приласкать. Но он сдержался. Неслышно закрыл дверь детской, прошел в гостиную и как был, не снимая плаща, опустился в кресло. Рахиль села напротив, внимательно на него посмотрела.
— Что происходит?
— А что происходит? — удивился он. — Ничего не происходит. Купил сегодня интересную книгу. «Чего хотят евреи?» Не хочешь почитать?
Он выложил книжку на стол. Рахиль заглянула в аннотацию, пролистала пару страниц и брезгливо отбросила ее:
— Зачем ты принес это в дом?
— Ну как. Хочу узнать, чего хотят евреи.
— Об этом ты мог бы спросить у меня.
— Так я лоточнику и сказал. Но он говорит, что вы все врете.
Рахиль взяла книжку двумя пальцами, как берут за хвост дохлую мышь, отнесла в кухню и выбросила в помойное ведро.
— Асланбек Русланов, смотри мне в глаза, — вернувшись, потребовала она. — И оставь свою еврейскую привычку отвечать вопросом на вопрос. Я спросила тебя, что происходит.
Он посмотрел в ее огромные, полные тревоги глаза и ощутил, как тоскливо сжалось сердце. Ему вдруг захотелось, чтобы никогда не кончался этот мирный вечер, чтобы все было так, как сейчас, всегда: дурацкий рок из детской, вкусные запахи из кухни, мелкий апрельский дождь за окном, шум электричек. И Рахиль напротив — в свободном красном хитоне, обтекающем ее высокую хрупкую фигуру, без единой сединки в длинных черных волосах, с лицом таким знакомым, что уже и не знаешь, какое оно.
Когда Асланбек первый раз увидел Рахиль, он обомлел. Это было в Москве, в метро. Она вошла на «Смоленской», вышла на «Комсомольской». Когда она вышла, он не мог смотреть на людей. У них были не лица, а свиные рыла.
Следующую неделю он прожил на Кольцевой между «Смоленской» и «Комсомольской». И все-таки встретил ее. И вновь поразился, почему никто не смотрит на нее, почему только он видит, как она прекрасна. Он сказал ей:
— Меня зовут Асланбек Русланов. Сегодня я поверил, что Бог есть. Потому что вероятность нашей встречи была один на десять в девятой степени. Если ты уйдешь, больше мы не встретимся никогда.
Она спросила:
— Десять и девятой степени — это сколько?
— Это очень много. Очень. Я тебя люблю. Я хочу смотреть на тебя всю жизнь. Выходи за меня замуж.
— Асланбек Русланов, ты умеешь находить убедительные аргументы, — засмеялась она. — Я подумаю.
Она думала бесконечно долго. Почти неделю…
— Сколько мы уже вместе? — спросил Асланбек. — Двенадцать лет, да? Чем для тебя были эти годы?
— Не увиливай.
— Нет, я не увиливаю. Я почему спросил. Бывает время, когда не живешь, а пережидаешь. Трудные времена, скучные времена. Думаешь: вот они пройдут, а потом начнется настоящая жизнь. Я так жил, долго. Вот закончу институт, вот сделаю кандидатскую, докторскую. Потом думал: вот встанем на ноги, вот подрастет Вахид… А сейчас вдруг понял, что это были лучшие годы моей жизни.
— Чечня? — спросила она.
— Да.
— Что?
Он не ответил.
— Понимаю, — сказала Рахиль. — Мне лучше не знать?
— Да. Ты не ответила на мой вопрос.
— Ты знаешь ответ. Хочешь, чтобы я сказала?
— Хочу.
— Каждый день из этих лет был для меня счастьем. Если сегодня все кончится, мне будет чем жить всю оставшуюся жизнь. Ты это хотел услышать?
— Почему ты вышла за меня замуж?
— Я устала жить среди людей, которые всего боятся. Меня тошнило от осторожных еврейских юношей. От русских, которые видели во мне возможность уехать по еврейской визе, меня тоже тошнило.
— Это не ответ! — запротестовал Асланбек. — Это доказательство от противного!
— Мы вовремя встретились. Я тоже поверила, что Бог есть. Это ответ?
— Да, — сказал Асланбек. — Да.
— А теперь я тебе скажу, чего хотят евреи. Они хотят, чтобы ты всегда был тем человеком, которого я полюбила двенадцать лет назад, хоть он и обманул меня самым бессовестным образом.
— Я тебя обманул? — возмутился Асланбек. — Чем я тебя обманул?
— Вероятность нашей встречи в метро была не один на десять в девятой степени, а всего лишь один на десять в шестой. И не спорь. Мне посчитали это ребята с кафедры математики.
— Я не обманул! Я немножко ошибся! Я волновался, поэтому немножко ошибся!.. Рахиль, мне пора.
— Уже? — упавшим голосом спросила она.
— Да. Самолет в двадцать два тридцать.
— Куда?
— В Вену. Но ты этого не знаешь.
— Что я знаю?
— Ничего. Чеченские мужчины не посвящают женщин в свои дела.
