Книга Смерть от воды - Торкиль Дамхауг

Он зажимает головку животного железной хваткой, выхватывает штопор Ильвы, отводит котенка в сторону крепкой рукой, чтобы он не царапался. Зверек пищит и шипит что есть сил, Йо сжимает его сильнее, и из крошечной пасти сочится что-то зеленое. Ах ты еще и плюешься в меня, кошачье отродье! Он силой раскрывает здоровый глаз котенка, колет в него штопором. Крик кошки напоминает младенца, так вопила Нини ночи напролет. Он вворачивает штопор глубже, пока в глазу что-то не подается, и что-то мокрое капает на тыльную сторону ладони. Делает еще несколько оборотов и выдергивает штопор изо всех сил, кошачья шкурка обвисает в его руке. Он стягивает ремень так, что тоненькая шейка почти разрывается надвое. Но зверек еще не сдох. Он оставляет его висеть, подходит к качелям и находит большой острый камень. Бросает обмякшее животное на землю, наклоняется над ним и бьет камнем по мягкой голове, пока не слышит, как она раскалывается, как сухая ветка, и крошечное ушко наполняется кровью.

Еще раз он ослабляет ремень и отбрасывает шкурку в кусты. Слышит приближающиеся голоса и прячется между горкой и качелями. Неудивительно, что кто-то пришел после всех этих криков. Но люди проходят мимо, спускаются по лестнице. Он крадется к калитке, открывает. На ней висит шнурок, наверняка от кенгурушки. Он просовывает руку в кусты, вытаскивает липкую шкурку. Обвязывает вокруг шеи шнурок, забирает с собой. «Ты знаешь прекрасно, куда ты ее несешь, — шепчет кто-то ему в ухо. — На чью, на хрен, дверь ты ее повесишь!»

Выполнив предписание, он немного успокоился. Он снова возвращается на детскую площадку. Садится на качели. Он слишком большой и тяжелый, опоры трясутся, и его покой ненадежен, потому что внизу живота еще посасывает и никак не перестает. Желтый флаг подняли на пляже, еще когда они с Даниэлем оттуда уходили ранним вечером. Наверняка он до сих пор поднят.

— Так и будет, — бормочет он, — больше не просто средняя опасность.

Беззвучно он запирается в номере. В гостиной горит свет. Трульс, наверное, проснулся и включил. Он лег на диван вместе с Нини. Одеяло сползло с них и лежит наполовину на полу. Йо стоит и смотрит на спящие тельца. Трульс будет по нему скучать. «Ты нужен Трульсу, Йо». Мать будет стыдиться и рыдать. И страшно себя жалеть. Нини еще слишком мала, чтобы что-то понять. Только Трульс будет по нему скучать. Он поднимает одеяло и укрывает брата с сестрой.

Вся нижняя сторона руки измазана зеленой грязью, замечает он, смешанной с кровавыми клочьями. Крадется в ванную и смывает все с себя. В спальне тихо. Матери надо проспаться. Арне еще не пришел. Вот что он может сделать — пойти в бар. Найти Арне, он там зависает с тощей бабой и другим мужиком. Подойти, стянуть что-нибудь со стола: нож, штопор. Воткнуть ему в горло сбоку, чтобы он пропорол все, что там есть внутри, и кровь польется, как из садового шланга, из глотки гребаного Арне. Трясти мать, чтобы она проснулась. Бросить ее в такси вместе с Трульсом, Нини, отправиться в аэропорт. «Мы уезжаем, мамаша, больше не вернемся, поняла?» А Арне останется лежать на полу в баре и истекать кровью. В самолете она не выпьет ни капли, и когда они вернутся домой — тоже. Она будет собирать им еду в школу и садик, провожать Трульса и Нини, потом ездить на работу, потому что шеф позвонит из больницы и скажет, что хочет, чтобы она вернулась. Она больше никогда не будет лежать весь день в постели, и, когда они будут возвращаться, она будет дома, будет пахнуть жареным мясом и свежеиспеченным хлебом, а она будет стоять на лестнице и улыбаться возвращающемуся из школы Йо. «Теперь все будет так, мама. Теперь сука Арне ушел раз и навсегда».

На холодильнике он находит конверт, разрывает пополам. Достает один из Нининых цветных карандашей, светло-зеленый. Написать что-нибудь. «Ненавижу вас» — можно так начать, но так не выходит. Когда он заканчивает писать, на бумаге остаются только два слова: «Забудьте меня».

С вершины лестницы прибой похож на огромных котят, лижущих молоко. На нижней ступеньке он снимает кроссовки, идет босиком по песку. Теперь он прохладный. Проходит немного в стороне от шезлонгов. Краем глаза отмечает, будто там кто-то сидит, но он не хочет приглядываться. Он подходит туда, где бурлящая вода поднимается и снова отступает назад. Идет вдоль пенистого края. Здесь песок твердый и почти не проседает под ногами. Продолжает идти до середины пляжа, места, где он представлял себя несколько дней назад, без задней мысли. Плыть вперед. Мимо буйков. Все дальше в черной теплой воде. В сторону Африки. Он никогда до нее не доплывет. Устанет. Может, испугается, но больше устанет. Плыть, пока есть силы. Тогда теплое и темное сомкнется над ним… Вдруг ему стало легко. Он даже больше не злится. Только радуется. Его исчезновение заставит мать протрезветь. Уйти от этого гребаного Арне. Трульсу и Нини будет лучше. И для этого он сейчас отправится в заплыв. Ильва никогда не узнает, что это из-за нее. А может, поймет, когда вернется домой и увидит, что́ висит у нее на двери.

Он стаскивает с себя брюки и трусы, оставляя только желтую футболку. Записку с кухни он пихает за язычок кроссовки.

Он стоит ровно там, где разворачивается прибой. Вокруг его пальцев кипит пена, с шипением лопаются маленькие пузырьки. «Волны не приносят ничего, — думает он, — они приходят, чтобы забрать». Он с плеском бредет по воде.

— Хэй, Джо!

Он стоит не оборачиваясь. Пытается думать, что ему показалось. Понимает, что нет. Понимает, что на песке за его спиной стоит Куртка.

— Не поздно для купания?

Никто не может его остановить. Задержать может, но не остановить. Он пообещал. Не знает только кому. Может, тому, кто стоит в темноте и колотит кувалдой. Никто не может заставить его нарушить обещание.

Он наполовину оборачивается. На Куртке все та же темная одежда. Волосы выглядят сальными и нечесаными. В одной руке он держит сигарету. В другой — кроссовку Йо и записку.

— Ночь будет долгой, Джо, — говорит Куртка, не проявляя никакого видимого беспокойства. — У тебя впереди еще много времени. — Он прикуривает и протягивает ему сигарету. — Пойдем посидишь со мной немного. Я не успокоюсь, пока ты не расскажешь, как у тебя дела с Ильвой Рихтер.

* * *

Дорогая Лисс.

Если ты получила это письмо, значит меня больше нет. Я сижу и смотрю, как пыль медленно опускается в лучах серого света из окна, а снаружи кружатся на ветру осенние листья и снова опускаются на снег. Даже сейчас эта мысль кажется странной. Больше не быть. Это решение не было принято в последнюю секунду; оно жило во мне много лет, и вот я его снова вытащил на свет. От твоих действий зависит, пошлю ли я тебе письмо или сожгу его в камине и поживу еще немного. Я не буду тебе звонить, и пальцем не пошевелю, чтобы на тебя повлиять. Небольшое облегчение, которое сейчас приходит, рождается от мысли, что все происходящее не в моих, а в твоих руках. И с этим облегчением связана еще одна мысль: если ты получишь это письмо, ты узнаешь, что тогда произошло.

Я впервые увидел его в самолете. Он шел по проходу в туалет. Я поднял глаза от книги, единственной, которую взял с собой. Его взгляд обжег меня, но не думаю, что он меня видел. Я все еще помню строчки, которые читал и перечитывал там, у иллюминатора: