1
Понедельник, 24 сентябряЖенщина сидела неподвижно спиной к окну. Рука свисала вниз. Бледное с серым оттенком лицо казалось застывшим. Она была одета в зеленые брюки и блузку, на плечи небрежно накинут пиджак. На ее широкоскулом лице выделялись сине-зеленые глаза, до сих пор не выцветшие, хотя радужку теснила молочно-белая кайма. За окном ветер покачивал веточку березы. Женщина вдруг провела языком по зубам, потом приоткрыла рот и пристально посмотрела на своего посетителя.
— Я целый день ждала, — сказала она. — Вот уж в самом деле, давным-давно пора было появиться кому-нибудь из полиции.
Она поднялась и мелкими шажками в босоножках на высоких каблуках проковыляла проверить, плотно ли прикрыта дверь, вернулась назад и села на другой стул — тот, что стоял возле письменного стола. Иногда ей еще удавалось двигаться энергично; она убрала со лба крутой химический завиток хорошо знакомым посетителю движением.
— Я просила вас прийти вот по какой причине… — Она замолчала, снова пересекла комнату, открыла дверь и выглянула в коридор. — Я не доверяю здесь никому, — заявила она и с силой захлопнула дверь, видимо подчеркивая важность сказанного. Вернувшись на стул, она расправила брюки на коленях. — Я целый день ждала, — повторила она, на этот раз с отчаянием в голосе. — У меня есть важная информация. Полиция должна наконец сделать что-нибудь!
Посетитель, мужчина лет сорока с небольшим, в сшитом на заказ костюме и жемчужно-серой рубашке с расстегнутым воротничком, выглядел элегантно.
— Я пришел сразу же, как только смог, — сказал он и бросил взгляд на часы.
— Речь идет о моем муже, — продолжала женщина. — Он не вернулся домой вчера вечером.
— Вот как, — ответил посетитель и опустился на край кровати прямо напротив нее.
— Он всегда предупреждает меня, если что. Но на сей раз он мне ничего не передавал. Я опасаюсь худшего.
Она облизнула пересохшие губы и мужественно улыбнулась:
— А вы знаете, что значит худшее?
Посетитель провел рукой по длинноватым, хотя и явно недавно подстриженным волосам. Он знал, что за этим последует.
— Худшее — это… — простонала женщина и зажмурила глаза, как бы от ужаса.
— Ты сегодня достаточно пила? — спросил посетитель, демонстрируя искреннюю заинтересованность. — Мне кажется, ты хочешь пить.
Она будто и не услышала, что он сказал.
— Гестапо, — прошептала она. Ее глаза были полны слез. — Я думаю, мой муж больше никогда не вернется.
Посетитель просидел у своей матери почти три четверти часа. Он налил ей апельсинового сока из коробки, стоявшей на прикроватной тумбочке, и она выпила два стакана. Высказав свои опасения, она покончила с этой темой — сидела себе на стуле и листала женский журнал «Аллерс». Журнал лежал на столе и в тот раз, когда он навещал ее неделю тому назад, и за много недель до этого.
Она не проронила больше ни слова, — казалось, она полностью поглощена чтением журнала. Но время от времени она украдкой поднимала на него глаза, не вглядываясь пристально, и тогда ему чудилась легкая улыбка у нее на губах, будто она снова погрузилась в нездешнее спокойствие, которое с каждой неделей все больше охватывало ее и вытесняло все прочее. Он не забыл купить по пути газету «Дагбладет» для себя и теперь листал ее.
Когда постучали в дверь — это принес лекарства санитар (седеющий мужчина, судя по внешности тамил), — посетитель встал и обнял мать на прощание.
— Я скоро снова приду, — пообещал он.
— Иуда! — прошипела она, и глаза у нее стали как два уголька.
Он подавил изумление, едва не рассмеявшись. Она схватила стакан с соком, похоже было, что она собирается запустить в него стаканом.
— Ну, Астрид! — укоризненно сказал санитар на ломаном норвежском и отобрал у нее стакан.
Она поднялась со стула и погрозила сыну кулаком.
— Бреде злой! — выкрикнула она. — Это не гестапо было, это Бреде стрелял.
Санитар вновь усадил ее на стул. Она все еще замахивалась рукой:
— Близнецы — это когда на одного ребенка больше, чем надо. Но ты-то что в этом понимаешь, ты же негр!
Посетитель посмотрел на санитара и смущенно, с сожалением на лице, покачал головой. Санитар открыл дозатор с таблетками.
— Негры в Африке живут, Астрид, — заявил он с добродушной улыбкой и протянул ей стакан с соком.
Она проглотила одну из таблеток.
— Ведь ты же Бреде, да? — сказала она, растерянно щурясь на посетителя.
— Нет, мама, я не Бреде. Я Аксель.
Он постучался в дверь и вошел в кабинет старшей медсестры отделения. Подняв на него глаза, она отодвинула стул от компьютерного столика и указала рукой на диван:
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Ей было слегка за тридцать; высокая, атлетически сложенная женщина с привлекательным лицом.
— Мне кажется, мама давно уже не вела себя так беспокойно.
Старшая медсестра согласно закивала:
— Она в последнее время много говорит о войне. Здесь, конечно, все знают, кем был Торстейн Гленне, но эти упоминания гестапо — они ведь неспроста?
Аксель показал на стоявшую на столе тарелочку с шоколадным печеньем:
— Вы позволите, я возьму одну штучку? Я сегодня не успел пообедать.
Он вежливо отказался и от кофе, и от ягодного морса, забавляясь запоздалой настойчивостью, с которой медсестра его угощала.
— Гестапо действительно охотилось за моим отцом, — подтвердил он, жуя печенье. — Ему удалось в последний момент перебраться в Швецию. Но мать тогда об этом ничего не знала. Она познакомилась с ним четырнадцатью годами позже, а тогда ей было всего четыре.
— Вы не представляете себе, как нам важно знать об этом. — Старшей медсестре все никак не удавалось скрепить гладкие и скользкие волосы резинкой на затылке. — Она всегда так волнуется, когда по телевизору показывают что-нибудь про войну. В последнее время нам приходится выключать телевизор всякий раз, как передают новости. А кстати, кто такой Бреде?
Аксель Гленне стряхнул с обшлага пиджака крошки.
— А что?
— Да вот Астрид постоянно говорит о каком-то Бреде. Что ему нельзя сюда приходить и что она больше не хочет его видеть, и все в таком духе. Иногда она очень сердится. Бывает, приходится давать ей лишнюю таблетку собрила, когда она разволнуется. Мы ведь не знаем, существует ли вообще этот Бреде, поэтому санитары не могут придумать, как ее успокоить.
— Бреде ее сын.
