заботило одновременно. Она вспомнила, как бабушка Света клала свою ладонь ей на плечо и тихо шептала поговорочку, от которой становилось легче. Сашенька решила, что ее папе это поможет и поэтому, положив свою ладошку на его сильное плечо, она затараторила:
— Грусть беги от папы прочь, нам ты головы тут не морочь. Мы боятся перестанем, посмеемся, поиграем.
— Как мило… — Михаил весело рассмеялся, немного удивившись реакции дочери.
— Бабушка Света так делает, когда кому-нибудь становится грустно и скучно. Но ведь помогло, ты смеялся! — она весело спрыгнула с постели и уперлась руками в бока.
— А кто сказал, что я смеялся? Я не смеялся, — он шутливо нахмурил лицо.
— Я тебя тогда защекочу!
С этими словами Саша подбежала к папе и начала щекотать его живот, а ему притворяться было только в радость. Чем бы дитя не тешилось — лишь бы не плакало, главное, радуется и хорошо. Он поднялся с кровати и, подхватив дочь, начал кружиться вокруг своей оси, слыша звонкий смех дочери. Наигравшись, он отправил ее мыть ручки и потом ложиться спать. Матвеевна сказала, что накормила ее, да и сама Саша бы обязательно сказала, что хочет есть. Михаил же, посмотрев на время, решил, что ей пора спать, десять вечера уже, хоть и закат только начал подходить к концу, уступая место сумеркам. Поэтому, затопив как следует печку, он открыл дверь в ее комнату, чтобы она прогрелась.
Пока прогревалась комната, отец помог дочери переодеться в тепленькую пижамку, которую почтой отправила мать, и расплел ее косу до пояса, светлых с золотистым отливом волос. А цвет волос дочь унаследовала как раз от матери, он с рождения был шатеном. Но это его не расстраивало: Саша много чего от него переняла и продолжает перенимать. Он воспитывал ее так же, как когда-то его воспитывала мама: в любви, заботе и строгости. Мать с ним никогда не сюсюкалась и не нежничала, но теплотой и заботой он обделен не был. А Марина же всячески сюсюкалась с ребенком, пока Саша была еще совсем маленькой. Михаила всегда раздражало такое поведение, но перечить Марине не решался, она была очень вспыльчивой, особо после родов.
Он помог ей забраться под теплое стеганное одеяло, которое сшили соседки для нее. Заботливо подоткнув его и заметив, как Саша тихо хихикает над его действиями, он убрал прядь волос с ее личика и передал бурого плюшевого мишку, с которым девочка все время засыпала в обнимку. В этот раз она не хотела сказку на ночь, огорчив отца лишь парой слов: «Я уже взрослая». А что он мог ей сейчас ответить? Ничего. Ведь и так понятно, что семилетним девочками сказки на ночь уже не нужны. Он и не заметил, как Александра немного, но повзрослела, а впереди еще целая жизнь, полная сюрпризов. Посмотрев напоследок на заснувшую дочь и Маруську, клубочком свернувшуюся у нее в ногах, он ушел к себе и лег на кровать. И только спустя тридцать минут он смог заснуть, по привычке оставаясь настороже и прислушиваясь к любому скрипу и шороху. Ему остается только подготовить свою дочь в краткие сроки к ужасному будущему, ведь ей еще многое предстоит узнать.
Глава 3
Утро началось с громкого стука сверху. Что-то или кто-то упал, а ведь всю ночь соседи сверху сильно шумели на своеобразной вечеринке. Александра лежала в своей кровати на боку, скрутив за время сна одеяло и крепко прижимая его к себе. На прикроватной деревянной тумбочке из тёмной древесины, слегка истёртой временем, стоял будильник. Эти часы она привезла из России, купив на одной из ярмарок: круглые, ещё девяностых годов выпуска, с двумя металлическими колпачками сверху, о которые стучит молоточек. До начала этого ужаснейшего звона оставалось двадцать минут, но девушка отключила будильник сразу. Сев в кровати и лениво потягиваясь вверх, она широко зевнула и, зажмурившись, посмотрела в окно.
Оконная штора была задёрнута не до конца, и яркое утреннее солнце освещало золотым светом всю правую половину комнаты, попадая на кровать и подушку. Такого пения птиц, как в старенькой деревне Прорефьево, не было слышно уже более четырех лет. Лай собак тоже не будил девушку, потому что его и не было вовсе. Только старенькая Маруська лежала на второй подушке двуспальной кровати. Белая кошка с амулетом на шее, который когда-то очень давно надел на неё Михаил, отец Саши. Кошка стала жить в квартире по-другому: дойдёт до миски, покушает и вернётся в спальню, больше ничего не сделав. В деревне же она всё время сидела на окошке, гуляла по дому и просилась на улицу. Там был её дом, родной дом. Сейчас же Маруська лениво зевнула и посмотрела на проснувшуюся хозяйку, тихо замурлыкав, выпрашивая свою долю ласки.
— Красавица ты моя. Я знаю, тоже скучаю по папе, но домой вернуться мы не можем, — она нежно погладила кошку по голове и шее.
Александра покинула родную для неё деревню, оставив отчий дом на хранение старикам, с которыми провела свою жизнь. Было тяжело вспоминать, как всей деревней хоронили сначала Матвеевну — чужую старушку, которая стала девушке почти родной бабушкой, потом Николаевну, Нину и Татьяну. Но тяжелее всего было, когда хоронили её отца, скончавшегося от сердечного приступа с Сашиной фотографией в руке. Мужчины в тот вечер пытались удержать девушку и не пускать её, когда старушка сообщила эту ужасную новость. До сих пор на глаза наворачиваются слёзы, когда девушка вспоминает, как пыталась вырваться из их сильных рук; как рыдала и кричала, просила и умоляла отца проснуться и быть рядом. Даже когда гроб опускали в землю, и Саша отпевала его вместе с приглашённым священником, было желание сигануть следом и лечь рядом с отцом: так сильно любила его и считала единственным в мире человеком, который способен понять и помочь. Но тот оставил её одну после исполнения девочке девятнадцати лет, забрав с собою веру в бога.
Все эти четыре долгих года, наполненных одиночеством и страданиями, Саша ни разу не сходила в церковь. Давно запомнила одну простую и глупую вещь: вера в бога лечит сердце, но, раз потеряв близкого человека, ты разочаровываешься в нём. Читая молитвы на защиту дома, друзей и молитвы-обереги, девушка верила в них, но не так сильно, как хотелось бы. Дело экзорцизма бросить так и не получилось, даже если возвращаешься с работы, обязательно столкнёшься с какой-нибудь тварью. Главное — не
