к чему это.
Очень удачно у нас заканчивается время и мы уходим с лодок.
— Куда дальше? — спрашиваю с энтузиазмом, так как вижу, что Люба вошла во вкус и ей нравится наша прогулка.
— Пойдём на водные мотоциклы? Всегда мечтала на них покататься. В моём детстве не было таких.
Ой, эти водные мотоциклы — скука смертная. Потому что они не какие не мотоциклы — по сути тот же автодром, который я предлагал вначале, только в несколько раз медленнее.
— Конечно, пойдём, — натягивая улыбку, тут же отзываюсь. — Раз мечтала, — значит, нужно исполнить мечту!
Как я и предполагал — скукота. Но Любе понравилось. Из чего я делаю вывод, что экстрим — не её конёк. Жаль, тут я бы мог иметь стопроцентные шансы её впечатлить.
— Может, теперь на «Цепи»? Если ты, конечно, не боишься, — зачем-то добавляю. Видимо, подсознательно не столько развлекаюсь, сколько изучаю эту темную лошадку.
— Я? Боюсь? Я с детства обожала кататься на цепочках! Но мне всегда было мало того времени и постоянно хотелось еще.
Хоть в этом мы сошлись.
— Тогда давай сразу возьмём два времени, чтобы два раза не ходить.
Зря.
Нет, в пять лет, в девять и даже в пятнадцать, мне бы скорее всего захотелось и на третий круг замахнуться, но сейчас… В общем, второй круг был явно лишним.
— С тобой всё в порядке? — спрашивает обеспокоенно Люба. — Голова закружилась? Может, тошнит?
Странно, но её забота приятна.
— Похоже, на сегодня мне экстремальных аттракционов достаточно, — стараясь улыбаться и выглядеть бодро, я медленно иду к ближайшей скамейке.
— Давай я за водой схожу, — не спрашивает, а ставит перед фактом Люба и убегает в сторону киосков с мороженным и попкорном. Спустя несколько минут возвращается с небольшой бутылочкой. Пить мне не хочется, но я благодарно принимаю от неё эту помощь, будто она спасает мне жизнь.
Вообще, я знаю эту фишку — девушки скорее влюбляются в тех, о ком они заботились и кого жалели. Удивительно, но сколько бы ни говорили, что любовь и жалость — вещи несовместимые, а на деле женская натура такова, что заботиться о ком-то — её главная задача, а потому и неудивительно, что они влюбляются в тех, кого изначально пожалели.
— Мне в детстве всегда хотелось кататься на взрослых аттракционах, — вдруг говорит Люба, откинувшись на спинку скамьи и смотря куда-то перед собой. — Но родители не разрешали. Очень переживали за меня. Однажды я уговорила разрешить мне покататься на «Сюрпризе», — я вспоминаю эту центрифугу, которую обожал, когда был пацаном, и понимаю, что мой нынешний вестибулярный аппарат не позволит даже смотреть на то, как другие на нём катаются, — так вот, когда я, возвращалась к своим после катания, мама стояла в полуобморочном состоянии, её руки тряслись, а у дедушки вроде бы даже появились седые волосы.
— Почему они так опекают тебя? — я едва не произношу вслух своего предположения, но, видимо, на моём лице бегущей строкой всё-таки пробежали догадки.
— Нет, не подумай, никакой неизлечимой болезни у меня нет, — я сразу выдыхаю, что было вполне искренне — связываться с больной девушкой слишком даже для меня. — Просто я единственный ребенок в семье. Еще и поздний. Родители строили карьеру учёных, и долго не заводили детей, а потом, когда «время пришло», долго не получалось. В общем, я «вымученный» и «вымоленный» ребёнок, как говорит моя бабуля.
Люба смеётся, но из глубины серых глаз едва заметно выглядывает грусть.
— Тяжело, наверное, быть под постоянным контролем? — спрашиваю первое, что пришло на ум, чтобы поддержать беседу.
— Нет, я понимаю, почему они беспокоятся. Но мне всегда хотелось иметь брата или сестру, — Люба на секунду замолкает, а потом поворачивается ко мне и спрашивает: — А у тебя есть братья, сестры?
— Я тоже единственный, — усмехаюсь собственным словам. — Только у меня совсем не так, как у тебя. Мои родители частенько забывали о моём существовании.
— Как это? — искренне удивляется Люба.
— Они много работали, им было не до меня. Мама часто таскала меня к себе на работу, и за мной присматривали все, кому не лень.
— Как на работу? — еще выше поднимаются красивые тонкие брови. — В скорую???
Блин! Я ж наплёл про маму-медсестру… Хорошо, что девчонка вовремя напомнила, а то чуть было не спалился.
— Ну, да… В скорую. Вот со мной и возились… медсестры, пока мама… на вызовы ездила.
— Это очень благородное дело, она помогала людям… Жаль, конечно, что в ущерб своему ребенку. Но я её понимаю…
Недоуменно смотрю на Любу, и она объясняет.
— Понимаешь, так как я была очень долгожданной и единственной дочкой и внучкой, мне всегда доставалось всё самое лучшее. Я этого не замечала — принимала как должное. Но когда мне уже было лет семь, я хорошо запомнила один наш семейный ужин. В нашей семье всегда была традиция собираться вечером за общим столом, — Люба поясняет, а я вдруг ловлю себя на мысли, что полностью погружен в её рассказ — мягкий тембр, правильная речь, отсутствие слов-паразитов — просто гипнотизируют; я словно слушаю аудиокнигу в профессиональной озвучке. — Так вот в тот день я была не голодна, так как до вечера гостила у бабушки с дедом. На ужин мама сварила пельмени, к слову, мои любимые. И вот, пока родители ели и попутно что-то обсуждали, я заметила то, на что раньше не обращала внимания. У папы в тарелке пельмени лежали все целенькие, а сверху как цветочки на клумбе «росли» кусочки мяса из начинки. Когда же я перевела взгляд на порцию мамы, то заметила у неё совершенно другую картину — пельменей целых там было совсем немного — бОльшую часть тарелки вообще занимали порванные пустышки. Я тогда подумала, что это просто совпадение. Но спустя время стала нарочно подмечать такие моменты: мама действительно постоянно себя обделяла: лучший кусок она оставляла кому угодно, но не себе.
— А что же отец? — не выдерживаю я, — он разве не замечал, что она так делает? Почему не говорил ничего?
— В том-то и дело, что говорил. Я стала более внимательной с того дня, и слышала, как папа иногда даже злился на неё за это. Но мама всегда улыбалась и отвечала, что
