жена, с которой он был в разводе уже полгода — неясно. Но если представить, что речь идет о разных людях…
Впрочем, я уже значительно забежал вперед. И именно на этой версии я не настаиваю — пока. Она соблазнительно объясняет все недомолвки и недочеты официального мифа, но вполне может быть, что все гораздо проще, что действительно был такой человек, менявший имена, исключенный и принятый вновь в комсомол, самостоятельно и в совершенстве выучивший несколько языков, гениально работавший в тылу врага и узнавший самые скрытые секреты рейха. Ведь в это гораздо проще поверить, это же намного более вероятно, правда?
Подытожив, скажу, что мне видится «совсем простая штука», как пел В. Высоцкий. Жизнь некоего Никанора Ивановича Кузнецова нам мало известна и мало интересна. Что с ним произошло и как он закончил — мы не знаем. Но вот появляется вторая фигура, которая гораздо интереснее скромного таксатора из Коми-Пермяцкого края. На сцену выходит тот, кого мы знаем — или считаем, что знаем — под именем Николая Ивановича Кузнецова.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АГЕНТ НИКОЛАЙ
Отбыв положенный срок исправительных работ, Николай Иванович Кузнецов — именно так его теперь именуют — прибыл в Свердловск. Почему в Свердловск? Все очень просто: там живет его семья.
Г. Каета (указ. соч. с сохранением орфографии):
В столицу Большого Урала Кузнецовы перебрались вместе с родственниками, узнав о развертывающемся там строительстве завода-гиганта. Жизнь в деревне угнетала бескормицей и беспросветностью, а на стройке как-никак заработок, карточки. Николай их хорошо понимал, хотя он после отъезда в Коми ни разу не заглядывал в Зырянку, зато насмотрелся, как страдали крестьяне-пермяки, а особенно высланные из Белоруссии кулаки и подкулачники. На Уралмаш-строе жилось несколько легче, в чем он убедился, когда приезжал в Свердловск в марте предыдущего года на похороны матери. Правда, к гробу не успел, не сказал последнее «прости», и мама навсегда осталась в его памяти живой, такой, какой он видел ее при расставании.
Честно сказать, меня продолжает удивлять, с одной стороны, слащавость повествования практически всех исследователей жизни Кузнецова, с другой, этого повествования полная нелогичность, которая вызывает диаметрально противоположные ощущения. Ранее тот же автор сообщал нам, что Кузнецов «не успел» на похороны отца в 1927 году, потому что сдавал экзамены в Тюмени, где учился в техникуме. После этого, как утверждается, и перевелся поближе к дому, в Талицкий лесотехникум. Теперь мать, Анна Петровна, скончалась в 1933 году. А сын «к гробу не успел», причем, не успел порядочно: на целых полгода, приехав в Свердловск только в июле 1934 года. А так да, «мама навсегда осталась в памяти живой». Как-то это не сходится все: ведь для выходцев из деревни проводить в последний путь — важный обычай, не принято такое равнодушие, которое проявил Ника, не спеша попрощаться с родными, оставляя их, как утверждают биографы, «в памяти живыми».
Кстати, в отличие от сына Николая, сын Виктор еле-еле, но все же успел застать мать живой:
Виктора в то время в Свердловске тоже не было. Он работал трактористом на лесозаготовках, и если бы случайно не приехал в Свердловск, то тоже не простился бы с матерью. Младший сын застал мать уже при смерти. В бреду она до последней минуты разговаривала с Никой и Витей… Умерла Анна Петровна 55 лет, в марте 1933 года, и семья осиротела.
С датами вообще какая-то странная путаница у всех. Если Куета пишет о том, что Николай приехал в марте 1933 и просто не успел на похороны, то брат Виктор утверждает, что встретились они в Свердловске только в декабре 1933. То есть, через полгода после смерти матери трудности пути не испугали будущего разведчика?
Может, и не стоило бы останавливаться на всех этих нестыковках так долго, но дело в том, что вся Свердловская эпопея Николая Кузнецова запутана донельзя. Миллион источников и все пишут разное. Одни утверждают, что работал статистом в управлении треста «Свердлес», но нет никаких документов, которые это бы подтверждали. Нет доказательств, что он работал сметчиком проектного бюро Верх-Исетского завода. А что есть? Есть документ о принятии Кузнецова Н.И на должность расцеховщика бюро технического контроля конструкторского отдела УЗТМ. Понятно, что тут раздолье для фантазии авторов.
На Уралмаше Кузнецов получил практически неограниченную возможность совершенствоваться в немецком языке. В те годы здесь, как и на других предприятиях, еще работало много иностранных инженеров и мастеров, особенно из Германии, так как своих, отечественных, специалистов у нас не хватало.
…
Инженеры, с которыми он общался, были родом из разных земель Германии, благодаря этому Николай стал теперь практиковаться не в немецком языке «вообще», так называемом «хохдойч», но изучать многие его диалекты и наречия.
Минуточку! Как «хохдойч»? Откуда? От долго прожившей в Швейцарии учительницы? От пленного чеха с австрийским диалектом? От поляка — провизора с берлинским акцентом? От объездчика Гунальда или от полиглота Вилесова? Опять не сходится. Удивительно, что биограф искренне верит в возможность изучения «многих диалектов и наречий» из спорадического общения с иностранными специалистами.
К примеру, все тот же коллега, считавший, что мифы развенчивать не следует, рассказал автору о своей приятельнице из Германии, которая утверждала (и это очень похоже на правду), что она, около 30 лет живущая в языковой среде, до сих пор не понимает «швабов». А между прочим, швабский диалект имеет множество вариантов и почти каждый швабский город имеет своё особое произношение. Каждый город! Это ж как это все выучить-то? Беседуя с иностранными специалистами?
Но это нам с вами странно, а вот биографы Кузнецова твердо верят, что уральский парнишка в совершенстве овладел всеми диалектами, да так, что отличить его от носителя языка было невозможно. Как один все они перекидывают этим мостик к фантастической способности будущего обер-лейтенанта Зиберта переходить с одного диалекта на другой. И что характерно, его знакомцев носителей языка почему-то совершенно не удивляло, что он говорит каждый раз по-другому.
Ну и давайте, чтобы закончить тему диалектов, которых по утверждению биографа, Кузнецов знал то ли пять, то ли шесть, то ли вообще восемь, приведем свидетельство бывшего руководителя контрразведки Леонида Райхмана. При приеме на службу в центральный аппарат НКВД (о чем речь пойдет позже) с Кузнецовым по телефону разговаривал вернувшийся из Германии агент-нелегал и удивлялся: «Говорит, как исконный берлинец». Помните? Вот где пригодились уроки уроженца Польши аптекаря Краузе! Вот почему родившийся в Хелме, учившийся в Ярославле и работавший в
