стало. Она всем сказала, что отведёт девочку домой и сразу обратно.
Пацаны их выпустили с неохотой, а те прибежали домой и говорят матери, что не будут возвращаться.
Наутро поехали в клуб, а там все девки лежат мёртвые – кто на полу, а кто по стенам висит.
Сурганов заскучал и прервал девочку:
– Мы до озера хотим дойти. Нам куда?
– Озеро? Это вы правильно придумали. Там у нас русалка сидит.
– Да что это у тебя ни одного нормального человека, кроме тебя, одна нежить.
– Да с чего это вы взяли, дяденька, что я обычная? Я как раз ведьма, я на картах Таро гадать умею. Можно подумать, что люди какие-то есть. Люди только в кино, да и то все выдуманные. Вот вы, дяденька, такой обиженный, что всё равно как мёртвый. Нет тут никаких нормальных людей и сроду не было. И ничего, живут все, ссорятся, любятся, пока срок не придёт. А сынок ваш…
Но тут девочка вдруг замолчала. Какая-то рябь пошла у неё по лицу, и она вдруг поднялась. Сурганов с удивлением отметил, что лет ей не двенадцать, а все шестнадцать. Правда, он никогда не умел определять возраст у женщин.
– Заболталась я с вами, а меня отец дома ждёт. Серкан, за мной! А к озеру вам прямо.
И девочка довольно стремительно стала удаляться по тропинке в сторону от дороги.
* * *
Сурганов стоял на обочине и слушал шум леса. Телефон бесполезным грузом оттягивал карман рубашки.
– Знаешь, Павлик, пожалуй, не пойдём мы к озеру. Ну его, там русалка, да и поздно уже.
Павлик молчаливо согласился.
В этот момент в небе над ними прошли косяком бомбардировщики, оставляя за собой тонкие белые следы. Эти следы медленно размывал ветер, который совсем не чувствовался у земли. Сурганов подумал, что наверняка в одном из них сидит тот самый красавец-лётчик.
* * *
Как-то незаметно они оказались у родного посёлка. Уже начало темнеть, но дорога была знакомая, и шагалось легко.
Сурганов, разгоняя свой испуг, говорил с сыном как со взрослым, сочиняя на ходу:
– Ты, Павлик, не пугайся. И этой девочке не верь. А сказки везде есть: вот соседи наши, что самовар каждый день ставят, типичные старички-пенсионеры. Я с ними в очереди к автолавке несколько раз стоял. Машина есть, хоть у детей ипотека, но всё сделано вовремя, часики не тикают.
Но они мне вдруг признались, Павлик, что имеют семейное хобби – колдуют и ясновидят. Все рецепты взяли из журналов «Тайный глаз», «Оракул Истины» и с последних страниц газеты с телевизионной программой. Может, они, конечно, не люди, да всё равно не страшные. Используют они это только в бытовых целях, чтобы понять, когда приедет автолавка. А я-то всё думал, отчего они всегда приходят вовремя.
Солнце клонилось к закату. Похолодало.
Пролетел огромный жук, тоже явно торопясь домой.
Сурганов бормотал:
– Мама скоро приедет, мы ей честно скажем, что никакой микроволновки мы не сожгли, она сама. Микроволновка тут старая, наверняка лет десять стоит. За зиму отсырела. Мама нас поймёт, она хорошая.
Они с Павликом прибавили шаг. За лесом вдруг зашумела, закричала раненым зверем электричка, но и её крик казался теперь родным.
Рядом с домом стояла знакомая машина. Над дачами плыли гитарные аккорды, и у соседского парня, кажется, впервые получалось не фальшивить.
Жена Сурганова сидела на крыльце, глядя в телефон.
Она увидела их и пошла навстречу.
С удивлением Сурганов увидел на её щеке слезу.
Они обнялись. Нос жены был мокр, и чужие слёзы текли по его пыльной шее.
Павлик вдруг обнял его ногу. Так они и стояли втроём, слившись в одно целое.
Вдруг мальчик сказал им снизу:
– Не плачьте. Вы когда плачете, мне грустно.
(старичьё)
Ещё сейчас мы находимся в таком положении, когда коротковолновик должен большинство деталей для своих устройств изготовлять сам и пользоваться негодной продукцией частника.
«Радио всем» (1929)
– Грибов в этом году много.
– Слишком.
– Что?
– Слишком много грибов. Это меня бабушка так учила: если что-то слишком хорошо уродилось, так жди беды. Ну, картопля или свёкла – это ещё от человека зависит, а вот грибы – это чистый голос мироздания. И мироздание говорит тебе: наешься напоследок. Перед войной, говорят, тоже всё уродилось на славу.
– Перед какой войной?
– Да перед всякой.
Над дачами плыл дымок. Ещё вчера к нему примешивался горький шашлычный запах, а теперь только дым печей. В посёлке оставались старики и старухи, что неспешно совали опята в банки. Гуляя дачными улицами, Раевский, как ему казалось, слышал пыхтение этого неистребимого племени. Этим война нипочём, они и после ядерного удара выживут в своих норах, где со стальных полок на них будут глядеть солёные огурцы, будто младенцы в Кунсткамере.
Над дачным посёлком висела огромная луна. Ещё с утра Раевский читал в Сети про суперлуние, совпавшее с полнолунием, но то, как выглядел спутник Земли, превзошло все ожидания. Казалось, протяни руку, и почувствуешь ноздреватую поверхность, похожую на застывший блин.
Наверняка жулики, что толкуют войну и грибной урожай через астрологию, бормочут что-то тревожное в своих телеграм-каналах.
А тут, за столом, темы были те же, но без всякого страха.
Но Раевскому всё равно не нравились эти эсхатологические беседы. Чуть что – трубит горнист, и из леса выезжают четыре всадника – один с эпидемией в пробирке, другой с голодом, третий с арбалетом, а четвёртый… Но тут уж правило верное: поселился у друзей, так терпи их застолье и их разговоры.
Это такая привычка заговаривать беду, чтобы она решила, что уже пришла в эти края, подумала бы немного, постояла у калитки, а потом пошла дальше.
Раевский продал старую квартиру и вдруг задумался: может, отказаться от покупки новой, уплатить неустойку риелтору и обзавестись дачей прямо тут?
А пока он жил у старого друга. Да что там, мы все у него жили время от времени: кто-то ушёл от жены и месяц спал в холодной комнате на втором этаже, а как нашёл что-то получше, так его сразу же сменил другой, что вот-вот должен был уехать навсегда.
Дача была старая, с множеством пристроек, и оттого похожая на муравейник. Этот муравейник был собран вокруг большой печи, как вокруг муравьиной царицы. Дальше расходились комнаты, каждая следующая всё холоднее. Летом всё было наоборот: в центре дома, как в погребе, царила прохлада.
А теперь хозяин и трое гостей, которым не нужно было в понедельник в город, собирались у печи.
Напротив горячей стены
