Жизнь состояла из череды приятных похождений. До обеда Михаил сопровождал Милана к торговцу произведениями искусства. Противники бывшего короля видели в его симпатиях к белым воронам среди художников вроде Поля Сезанна или Винсента Ван Гога проявление той же épate les bourgeois[20], которой они приписывали также его страсть к лошадиным гонкам и дорогим куртизанкам. Но Михаил знал, что это не так. Король Милан находил этих белых ворон восхитительными, он всегда предпочитал ставить на аутсайдеров, а не на фаворитов и ценил прелестниц полусвета гораздо выше жеманных герцогинь.
Когда Михаил случайно столкнулся с Драгой на Рю де Пуасси, он как раз направлялся к одной занятной молодой особе, у которой Милан ожидал его к пятичасовому чаю. На час, предшествовавший чаепитию, бывший король с легким сердцем отказался от услуг своего адъютанта, посвятив время якобы белым воронам.
В поношенном твидовом пальто, в грязных туфлях и в шляпке, выглядевшей так, будто по ней прошел ураган, Драга Машина отнюдь не была похожа на фаворитку французского аристократа или гофдаму королевы, хотя бы и королевы одной из балканских стран. Перья на шляпке — два насквозь промокших, устало покачивающихся пера, взятые с голубиной головки со стеклянными глазками, — свидетельствовали о поражении. Ни одна женщина, имеющая хоть капельку гордости, ни за что не показалась бы на улице в такой шляпке. Больше всего Михаила поразило ее лицо, на котором внушительные следы оставил голод, — тот голод, который не истощает, а, наоборот, приводит к одутловатости, из-за которого появляются круги под глазами, голод, который утоляется скудной пищей из картофеля и мучных продуктов.
Михаил почти миновал Драгу, но вопрошающий, почти умоляющий взгляд буквально заставил его остановиться. Он уставился на нее, шевеля губами, но не мог произнести ни слова. Когда он наконец обрел дар речи, то в растерянности заговорил с ней по-французски, как будто забыв, что у них общий родной язык.
— Это на самом деле Вы, Драга? — И, увидев ее улыбку, полную издевки над самой собой, пожалел, что ему ничего другого не пришло в голову.
— Не поверишь, правда?
— Ну нет, совсем нет… Вы… Ты почти не изменилась.
— Лгун. — Она насмешливо покачала головой.
Михаил чувствовал — она ждет, что он немногими словами сможет преодолеть неловкость, вызванную их долгим расставанием, но, помолчав, он смог только выдавить из себя:
— Что ты делаешь в Париже?
Она снова улыбнулась, как будто насмехаясь над собой.
— Наслаждаюсь прекрасной погодой. Королева Наталия отправила меня в отпуск, вернее, уволила.
— И как долго ты пробудешь здесь?
Она пожала плечами.
— Это зависит от обстоятельств.
— От каких?
— Среди прочих от… — Она замолчала. — Это длинная история. Да к тому же довольно сложная. — Несмотря на легкий тон, в котором проскальзывала и наигранная веселость, он заметил, что она подавлена, если не в отчаянии. — А ты? — продолжила она. — Ты выглядишь ослепительно. Откуда у тебя такой великолепный загар?
— Из Ментона.
— Ох. — По-видимому, она знала причину, по которой он попал туда. — Ты поедешь туда снова?
— Нет, если это не будет необходимо.
Порыв ветра бросил им дождь в лицо.
— Мы так и будем стоять на улице, пока не вымокнем насквозь? — спросила она. — Ты можешь пригласить меня на рюмку коньяка, если у тебя есть пять минут. Как раз за углом симпатичное бистро.
Он вынул часы и бросил на них взгляд.
— Я бы с удовольствием, но боюсь опоздать к…
Она покраснела и перебила его:
— Ничего, я только… Конечно, я понимаю. — Она сделала движение, чтобы уйти, но он схватил ее за руку и крепко держал.
— Ничего ты не понимаешь! — воскликнул он, внезапно и необъяснимо впав в гнев. «Почему я просто не прошел мимо нее?» — мелькнуло у него в голове. Старая, давно, как он полагал, зажившая рана вновь начала болеть. — Я спешу на Орлеанскую набережную, мы договорились встретиться с королем Миланом. Ты же понимаешь, что я не могу заставить его ждать. Но я хотел бы непременно тебя увидеть. Где ты живешь?
Она назвала отель на бульваре Сен-Жермен, о котором он никогда не слыхал.
— Я приеду к тебе, как только смогу. Мой день целиком зависит от пожеланий короля.
Она улыбнулась, и какой-то момент длилось ощущение, что они оба стали на тринадцать лет моложе. Драга протянула ему руку. Сквозь тонкую нитяную перчатку он почувствовал, что ее рука холодна как лед.
Два дня спустя он приехал к Драге в отель, который едва нашел после долгих мучительных поисков: тот находился вовсе не на бульваре Сен-Жермен, а на одной из боковых улочек. Комната, располагавшаяся на первом этаже в конце темного длинного коридора, была недостаточно темной, чтобы скрыть грязь, и выглядела еще более удручающе, чем все остальное: кровать без покрывала, отпечатки пальцев на стенах, маленькое зеркало над обшарпанным комодом, шкаф, дверцы которого не закрывались, а за потрепанной занавеской умывальник с неизменным биде. Воздух в комнате стоял спертый, пахло разогреваемой едой и чадом от железных печек.
На Драге было кимоно из роскошного красного шелка с вышитыми вручную медальонами: на каждом изображался разный пейзаж, — но под кимоно не было ничего, даже сорочки. «Красный идет ей больше всего, — признался себе Михаил, — он подходит к ее коже цвета слоновой кости и зеленым глазам». На босых ногах красовались стоптанные вечерние туфли; заплетенные в две косы волосы ниспадали до бедер. На его стук в дверь она весело крикнула «Entrez!»[21], но, когда Михаил вошел, уставилась на него совершенно растерянно.
— Ах, это ты! — Ее тон зародил в нем сомнения. Она тут же изобразила на лице дежурное выражение радости гостеприимной хозяйки. — Как мило с твоей стороны, что ты пришел.
Она взяла у него плащ и шляпу и повесила их на гвоздь, торчащий в стене, который служил гардеробом. Затем показала на единственный стул, а сама уселась на кровать.
— Присядь же. Здесь совсем не элегантно, я понимаю.
— Что случилось? Почему ты не в Биаррице? Из-за королевы?
Она вздрогнула, как если бы он задел больное место.
— Я бы не хотела об этом. Королева довольно нерешительная особа, мягко говоря. Я выдержала девять лет при ней. Поверь мне, это выше человеческих сил.
— Но почему ты здесь? Отчего не поехала домой?
— Домой? — Ее глаза стали большими, взгляд гневным. — И куда же? Уж не к полковнику ли Машину? Он меня ненавидит как чуму и повсюду болтает, что я, мол, отравила его брата. Или, может, к моему отцу, в сумасшедший дом? Или к моей сестре Марии, которой своих-то детей нечем кормить, а есть еще Войка, Георгина, Никодим и Никола? До сих пор ей это удавалось, потому что я каждый год посылала ей семьдесят английских фунтов. Но как она сейчас выкручивается, я не представляю.
