Лики не знала таких фраз, не было у меня права быть готовой или не готовой разговаривать с родителями. Я не могла попросить оставить меня одну, заявить о личном пространстве — даже в голову не приходило, что меня смогут услышать. А Лика — она другая, намного сильнее чем я.
Если это финал нашего с Пашей брака, я не стану думать о прожитых годах с сожалением хотя бы из-за детей. Замечательные они у нас.
— Завтра к Глебу вместе? А жить мы где будем, мам? Здесь или в городе?
В городской квартире скорее всего Паша. Приезжать и выгонять его я не хочу, самой перевозить свои и детские вещи — тоже.
— Пока здесь останемся, а то из города к Глебу в больницу долго добираться. А как только твоего брата домой отпустят — решим.
Мы с Ликой выпили какао. Она прочитала пришедшее ей сообщение, снова скривила губы, сдерживая слезы. Значит, Паша написал. Лика никак не прокомментировала сообщение. Не ответила на него. Мы еще немного посидели, и дочка пошла готовиться ко сну.
В свой телефон я боюсь заглядывать. Паша мне не звонил, но писал. Не готова читать его послания. Он мог написать что угодно, вариантов масса: снова солгать, предложить помириться, признаться в измене, попросить развод. И я не знаю, что из этого ударит по мне сильнее.
В постели я лежала без сна. А затем не выдержала, вниз спустилась к чемодану Тамилы. Мне пока не хватает смелости прочитать Пашины сообщения, но от вещей этой девицы я должна избавиться, нечего им делать в доме где живём мы с дочкой.
Но сначала…
Расстегнула его, по обонянию ударил аромат восточного парфюма — сладкий, сексуальный. Не по возрасту такой юной девочке. Но Паше, я знаю, нравятся подобные ароматы.
Преодолевая брезгливость, поворошила разрезанные тряпки. Здесь даже босоножки нашлись, их Лика тоже покромсала ножницами. А вот нижнее бельё Лика резать не стала, тоже побрезговала, наверное.
— Лучше просто выброшу, — выдохнула, мечтая поскорее избавиться от этих вещей.
Закрыла чемодан, и услышала шелест. Снова открыла, и в черной сеточке для мелочей заметила блокнот. Достала его, раскрыла, пролистала и отбросила на ковёр.
Сижу, любуюсь исписанными листами с именем моего мужа, нарисованными сердечками. Тамила нашу фамилию примеряла, тренировала роспись, и всюду имя: Паша, Паша, Пашенька. На пяти листах эти художества, а между — списки продуктов, рецепты и прочее.
— Надо же, — хмыкнула, бросила блокнот в чемодан, закрыла его и вышла из дома.
Я, когда Пашу встретила, тоже его имя в тетрадках писала. И фамилию примеряла, и даже расписываться училась. Мне это быстро пригодилось: познакомились, Паша сразу сделал мне предложение, мы сыграли скромную свадьбу и меньше чем через год у нас родился Глеб.
Я избавилась от чемодана, вернулась в спальню и, свернувшись на кровати, хотела позволить себе тихо поплакать, но не смогла. Больнее мне еще не было, но слёз нет — до того плохо. Так и заснула.
А утром мы с Ликой поехали к Глебу. И в палате сына застали настоящую тусовку.
— Мам, — Глеб приподнялся, улыбнулся нам, Лику к себе поманил.
— Здрасте, тёть Ася, — послышались приветствия от друзей Глеба.
Здесь три самых близких приятеля сына, тоже музыканты. И подружка-одноклассница Вера — девица хипповатого вида с розовыми дредами, которая окуривает палату Глеба палочкой Пало Санто.
— Вера, — вздохнула я. — Сейчас медсестра придет и прогонит нас всех. Туши это безобразие.
— Это святое дерево, а не безобразие, тёть Ась, — Вера подошла, поцеловала меня в щеку.
Я шутливо дернула ее за дреды. Вера стала такой дерзкой внешне, а я её помню совсем ребёнком.
— Вы еще и гитару притащили, — широко улыбнулась я.
— И даже успели спеть. Парни совсем дураки, да? — подлизалась ко мне Вера. — Ничего, все вместе быстро Глеба на ноги поставим. Тёть Ась, вы же запретите теперь ему за руль садиться?
— Верка, ну ты и предательница. Мам, не слушай её!
Так, перешучиваясь, мы провели около получаса. Вера, как обычно, язвила и соревновалась с Глебом в остроумии. Жаль, что сын не в неё влюбился, Вера-то Глеба с детства любит, а он не замечает, записал её в друзья.
— Я провожу, — Лика пошла за друзьями Глеба, и мы с сыном остались в палате вдвоем.
— Ты как, мам?
— Уже знаешь?
— Он вчера заезжал, сказал что поживёт в городе, и сегодня приедет меня навестить. Ты его прогнала?
Даже прогонять не пришлось — сам ушёл. Но это я сыну не озвучила.
— Вы нормально поговорили? — сжала ладонь Глеба.
— Он на своём стоит. Будто я дурак, и ничего не понимаю. Я же, считай, сам их свёл… ай, не будем про них, давай лучше попросим, чтобы меня домой отпустили. Я уже нормально себя чувствую.
— Ты сказал, что сам их свёл. Сынок, ты же понимаешь, что не должен себя винить за чужие ошибки?
— Мам, — Глеб коротко зажмурился, открыл глаза и будто решился, — это тебя я с Тамилой познакомил недавно. А с отцом почти сразу. Я Тамилу до общаги обычно подвозил, даже когда она не была моей девушкой. А когда мы только начали официально встречаться, папа попросил в офис к нему заехать. Она со мной была.
— Месяц назад, — пробормотала я.
— Чуть меньше, — скривился сын. — В машине я Тамилу не оставил, с собой повёл, мини-экскурсию замутил по компании. Хвастался как дебил. Отец просил к двенадцати приехать, но я задержался, потом Тамилу выгуливал, и в приемную мы вошли около часу дня. Папа как раз собирался на обед. Ну и нас с собой взял. Я тебе не говорил, не хотел, чтобы ты обижалась что я сначала с папой Тамилу познакомил, а уже потом с тобой. Мы в рестике сидели втроем, отец устроил мне выступление на открытии клуба, об этом и говорили. Я обрадовался, отходил пару раз, парням звонил, а они там вдвоем сидели. С того момента Тамила переменилась. Сначала она многое мне позволяла, все вечера вместе проводили, но с того дня мне из кожи приходилось выворачиваться чтобы разрешила просто поцеловать себя. Вечерами не гуляли почти. Я как-то приехал к ней, соседка сказала, что Тамилы нет. И в телефоне она стала зависать. Я боялся пережать, не заставлял её показывать мне переписку. Зря,
