и, патати-патата, стала известным мастером, ее снимки до сих пор актуальны. Ну а я-то чем хуже?
– А девчонок ты где берешь? Выглядят как фотомодели.
Продолжая листать свои снимки на экране монитора, она гордо посмотрела на меня:
– Фотомодели! Это девчонки с улицы, официантки, продавщицы или кассирши из супермаркета, зачастую совершенно задрипанные своей повседневной жизнью. Но я выбираю тех, в ком есть искра. Вот эта, например.
Она открыла снимок. Спиной к нам, но вывернув голову, пытаясь заглянуть себе за плечо, сидела девушка. Узкая белая спина, очень четко очерченная, слегка изогнутая, одно плечо закрывает подбородок и чуть приподнято, видимая часть лица уже более мягкая, слегка не в фокусе. И на этом лице, почти лишенном черт – огромные черные глаза, провалы куда-то в потусторонность, и такая тоска в этих глазах, что просто затягивает. Снимок – черно-белый.
– Девушка из сувенирной лавки в Лиссабоне. Я зашла полюбопытствовать, а тут этот взгляд. А всего-то горя оказалось – парень на дискотеку ушел с ее подружкой. А что получилось? Изгнанная Агарь. Или еще что-нибудь библейски-величественное. Или Медея, когда она еще не начала все крушить. Согласись.
Я согласился. Взял ее холеную руку и поцеловал.
– Ты мастер, Агнесс.
В нашей прежней жизни она всегда была умнее, изобретательнее, находчивее. Поначалу я даже бесился из-за того, что меня переигрывает женщина. Потом смирился. А когда мы расстались и я занялся более «прогрессивным» делом, очень гордился собой. Вот я, хитрый перец, освоил новую сферу деятельности, совсем новую, уплыл в только что открытый океан виртуальных игр, а ты, Агнесс, все там же, осталась на берегу. Даже хотелось думать, что у разбитого корыта. Но теперь мы оба пенсионеры. И что? Я сижу на своем острове, общаюсь со старичьем, с которым и поговорить-то не о чем. Ну правда, что я могу обсудить с Педру, например? Его ничто, кроме бесконечных проблем многочисленных родственников, не волнует, книги он не читает, по телику только футбол смотрит. От Великой Скуки ловлю каких-то отморозков, да и то не слишком успешно. А она болтается на своем корыте по всему миру, фотографирует встречных девчонок, превращая их лица, никому до этого не интересные, в шедевры. Инвестирует деньги в кинотеатры и еще куда-то там. Она не скучает. Агнесс, ты опять обскакала меня. Но теперь я уже не завидую, не бешусь, подпрыгивая от азарта, не дергаюсь, чтобы обойти, оказаться – или показаться самому себе – более умным, хитрым, удачливым. Теперь я просто преклоняюсь. Браво, Агнесс.
Обед был просто великолепен, господин Итиро Абэ – очень хороший повар. Описывать яства не буду, некоторые блюда, предложенные нам, знают немногие, а знатоки гастрономических утех могли бы за них пожертвовать немало. Вряд ли хоть в одном ресторане на нашем островке найдешь такой обед. Ну, может, во времена императрицы Сиси могли ей же самой подавать что-то подобное. Хотя, говорят, она вовсе ничего не ела.
А потом яхта встала в бухте столицы. На три стороны абсолютно черный океан, пустой и необъятный, он дышал и ворочался, поднимая и опуская нашу посудину на своем хребте. С четвертой – сверкающие круизники, а за ними берег с городом и огни, огни, огни… Очень красиво. Замыкает поле зрения полукруг гор, их невидимые вершины сливаются с бездонной чернотой неба. А в небе, как отражение огней города – гирлянды звезд.
Ровно в полночь, в момент смерти прошлого и рождения нового годов, начался салют. Стреляли круизники, стреляли с набережной, и по всему периметру гор абсолютно синхронно вздымались ввысь то красные, то зеленые, то золотые, прорастающие друг из друга огненные кусты фейерверков. Длилась световая симфония восемь с половиной минут. Все это время мы с Агнесс молча стояли на палубе, опираясь на тонкие перила и держа в руках бокалы шампанского.
Не знаю, что за мысли блуждали у нее в голове, но я, глядя в расцвеченную праздником ночь, думал, что это последняя наша с ней встреча, наше последнее совместное случайное «дело», больше мы не увидимся, по крайней мере, на этом свете. Ни писать, ни звонить друг другу не будем – незачем. И когда ее лохань, прекрасная океанская яхта «Азимут 77S», уйдет отсюда, это будет наше последнее «прощай». Печаль…
– Куда ты направишься дальше?
– Сначала на Канары, потом в Кабо-Верде, а оттуда на Барбадос.
– Когда уходишь?
– Завтра. То есть уже сегодня, в семь часов утра. Когда я проснусь, буду уже далеко отсюда.
Когда проснулся я, уже давно был день – серый, ветреный, тоскливый. За окном сеял дождик. Бар внизу был закрыт, на площади стояла тишина. Начался новый год, второй для меня на этом острове.
Я вышел из квартирки и пошел к океану. На набережной тоже было пусто, городок словно вымер. Были закрыты магазины, кафе и бары, выходить на улицу было совершенно ни к чему. Я смотрел на серые волны под серым небом и думал, что где-то там, между этими двумя неприветливыми стихиями, болтается белоснежная яхта, на которой уходит из моей жизни Агнесс, уходит навсегда.
Но я ошибался.
Три дня Габриэла
Прошел январь, подходил к концу февраль. У нас это время всяческих ремонтов и приборок. Числа пятнадцатого в январе выходит на улицы бригада дворников, в основном тетки, все в голубых фирменных футболках с надписью «Муниципальная служба». Ходят с жесткими пластиковыми метлами, катят за собой тележки с мусорными ведрами, вычищают все углы и перекрестки в центре городка. Работают, абсолютно никуда не спеша, перекрикиваются через улицу. Вот останавливается посреди дороги автомобиль, водитель начинает разговаривать со знакомой дворничихой, они болтают, смеются. Сзади выстраивается очередь из трех машин, только что отъехавших от супермаркета, люди в них терпеливо ждут, пока те наговорятся – а куда торопиться-то? Уборщицы работают полдня, и все, кампания закончена. Потом их не увидишь три-четыре месяца, в это время уборкой занимается дождь.
Еще чинят дороги, во многих местах проезжая часть замощена поставленной торчком черной океанской галькой. Ремонт выглядит следующим образом: два мужика на пятачке, огороженном красно-белой ленточкой, привязанной к поломанным стульям, вооружившись резиновыми киянками, сидят на корточках и вбивают камешки. Рядом стоят два помятых ведра с камнями. Безотказная и очень дешевая технология. Кое-где, опять же окруженные пестрой лентой, открыты люки, их проверяют всякие коммуникации.
К концу января, глядишь, снимут лампочки – рождественско-новогоднюю иллюминацию – с платанов и пальм, демонтируют псевдоелки на променаде. К началу февраля все следы многодневных праздников стираются, и город принимает будничный вид. Хотя разницы никакой. По-прежнему на всех углах стоят и сидят целыми днями праздные мужички, греясь на солнышке и переговариваясь время от времени. По-прежнему с утра бары полны теток, только что сделавших необходимые покупки в одном из двух громадных супермаркетов и теперь жаждущих выпить по чашечке кофе и поболтать о своем, о девичьем. И по-прежнему собираются стайками и воркуют мои приятели-голуби у безымянной пивнушки на площади возле церкви Чудес Господних.
Первого марта получаю в «Вотсаппе» послание от Агнесс. Его стоит процитировать: «Руди, я купила камеру “Сони”! Я купила свою камеру!! Я КУПИЛА СВОЮ СОБСТВЕННУЮ КАМЕРУ!!!» Я отправил в ответ знак вопроса, и вот что пришло: «Только представь. Иду по улочке в районе гамбургского порта – сам понимаешь, у меня могут быть там некие дела, – прохожу мимо небольшого комиссионного магазинчика бытовой техники и всякой электронной хурды, и вдруг меня словно притягивает к витрине. За стеклом стоит моя “Сони“! Нет, конечно, все камеры одинаковы с виду, но эта подавала мне телепатические сигналы: “Это я! Я!“ Захожу, прошу парнишку-продавца показать мне эту камеру. Ты же помнишь, я все свои вещи подписываю. Открываю крышечку, за которой карта памяти стоит, – и точно! Вот он, мой знак! Конечно, я купила ее. И, знаешь, в этот раз она обошлась мне в два раза дешевле, чем в первый».
Агнесс действительно всегда метила свое имущество. Не знаю, откуда у нее эта привычка, но на розовых платочках всегда вышита монограмма, сумочки, чемоданы, блокноты, посуда – все, что принадлежит ей, украшено буквой «Z», перечеркнутой двумя горизонтальными черточками, как обычно бывает у знаков
