удовольствием присоединились к веселой кампании. Вместе со всеми они наперегонки плавали, ныряли, носились друг за другом по песочку, бегали подглядывать за девчонками. Те, радостно визжа, прятались друг за друга и кидались в мальчишек разным мусором. Одним словом деревенская детвора, отринув домашние хлопоты, предавалась самому беззаботному и безудержному веселью.
Я хоть и не управлял Ленькиной тушкой, но тоже не остался безучастен к происходящему. Вернувшееся детство вновь окатило меня счастьем бесхитростного и беспечного бытия. Я понимал, что слишком стар для детских забав, но юное тельце как-то подействовало на старческое сознание, заставляя его вибрировать от самых простых и безыскусных радостей жизни. Так что подумать над извечным русским вопросом «Что делать?» у меня пока не получалось. Ну и слава богу! Успею еще озаботится.
Набегавшись, наоравшись и накупавшись до посинения, мальчишки попадали на горячий песок отдохнуть, погреться и поговорить о том о сем. Тем временем к речке стала подтягиваться более взрослая часть населения Сосновки. Мальчишки и девчонки 14–16 лет подходили мелкими группками, разделялись по гендерному признаку, степенно раздевались и купались без азарта присущего малолеткам. Хотя детство еще довлело, но взрослая жизнь уже наложила на них свой отпечаток. В эти времена все дети взрослели быстро, а дети крестьян особенно: работать приходилось рано и много.
Опа! А это еще что за явление Христа народу? К речке не спеша подходили четверо подростков лет пятнадцати — шестнадцати. Впереди вальяжно вышагивал парень, одетый, по деревенским меркам, роскошно: на нем была, голубая в белый горошек, косоворотка, поверх был надет коричневый жилет, с цепочкой, предполагающей наличие часов, на голове фуражка с лакированным козырьком, довольно широкие штаны были заправлены в начищенные сапоги. За ним шли двое одетые примерно так же, но без жилетов. А сзади плелся подросток одетый поплоше, физиономия, которого являла собой удивительную смесь наглости и угодливости. Похоже, это была теплая компашка доморощенных мажоров с шестеркой в пристяжке.
Мажор он и в Африке мажор; без понтов ни шагу. Вот и сейчас увидевший Архипку с Ленькой жилетоносец громко сказал:
— Гляди ко — Немтырь! Его же молонья убила. Косой проверь живой Немтырь или может дохлый.
— А как проверить то? — озадачился шестерка.
— А ты пни его под зад; ежели побежит — то значит живой, а ежели полетит, то дохлый. — Заржали приятели жилетоносца.
— Щас изладим. — С готовностью отозвался Косой, подходя вихляющей походкой к пацанам.
Надо сказать, что друзья, завидев приближающихся мажоров, успели одеться и стояли в полной готовности задать стрекача. Подошедший Косой попытался пнуть Леньку, но тот ловко увернувшись, схватил ногу в стоптанном сапоге, подняв ее вверх, усадил Косого на свежую коровью лепешку. И под гомерический хохот собравшихся, Архипка с Ленькой рванули в сторону от матерящегося Косого, который погнался за ними с дубиной схваченной тут же на берегу. Проскочив на хорошей скорости кусты разделяющие купающихся девок и парней, друзья под громкий визг деревенских наяд побежали в сторону села.
Выскочивший из кустов и ничего от злости не видящий Косой споткнулся о корягу засыпанную песком и растянулся, выпустив из рук палку. Его тут же закидали сухими коровьими лепешками и грязью опомнившиеся девки, а рослая девица, одетая в одну нижнюю рубаху схватив оброненную дубину стала охаживать ею несчастного Косого. Она лупила его и при этом визжала так, что уши закладывало. Избитый, грязный и оплеванный Косой, успел как-то соорентироваться и на четвереньках убежал обратно в кусты, провожаемый визгом и громким смехом. Друзья остановились и некоторое время смотрели на творящееся веселье и на всякий случай побежали дальше.
Что и говорить! Праздник жизни на Большой Речке сегодня явно удался. И снова главными героями дня стали, еще не знающие о настигающей их славе, Архипка с Ленькой, которые отбежав от пляжа на изрядное расстояние, упали на травку хохотать.
— Ха-ха-ха! — заливался, катаясь по траве, Архипка. — Сенька Косой как шлепнется в коровье дерьмо, аж брызги в разные стороны. А девки-то как визжали когда Сенька им под ноги свалился.
Ленька тоже смеялся от души, но в отличии от беспечного дружка понимал, что в ближайшее время с Косым, в миру Семеном Косенковым, им с Архипкой лучше не встречаться.
Между тем село Сосновка жило своей обычной жизнью, то есть основная масса аборигенов привычно вкалывала от темна и до темна, добывая себе пропитание и с весны готовясь к будущей зиме. Но работа не утоляла духовную жажду. Люди сами того не осознавая страдали от информационного голода, поэтому самое ничтожное происшествие, вроде того смешного случая на пляже обсуждалось всей деревней, обрастало подробностями и наконец забывалось вытесненное каким либо другим происшествием.
Церковь со стареньким отцом Серафимом, человеком искренне верующим и довольно образованным, хотя и давала своим прихожанам некое подобие осмысленной духовности, но явно пасовала перед слабо верующими неграмотными сибиряками, привыкшими свои проблемы решать самостоятельно, не надеясь ни на бога, ни на черта. Конечно, отца Серафима уважали, но и посмеивались над его интеллигентскими привычками.
До появления в селе ссыльного студента, главным собеседником священника была, как ни странно, Баба Ходора, которую наиболее религиозная часть населения, в основном недавние переселенцы из «Рассеи», считали колдуньей и даже немного ведьмой.
Ссыльный студент оказался довольно взрослым недоучившимся медиком и к Бабе Ходоре относился с немалым уважением, увидев в ней не безграмотную деревенскую знахарку, а в некотором смысле коллегу, которая своими не совсем научными методами добивалась впечатляющих результатов.
Свято следуя традиции русской интеллигенции: приседать мозгами на кухне, и отец Серафим, и студент частенько навещали скромный домишко знахарки: попить чайку на травах, поговорить и даже поспорить о народе, о вере, о традициях и о достижениях науки. Всласть наговорившись уходили из дома Бабы Ходоры довольными и умиротворенными.
Следующим центром притяжения был, если так можно сказать экономический блок села, состоящий из трех семейств местных богатеев. Безусловным лидером здесь был Савва Зырянов пятидесятилетний крепкий мужик с цепким взглядом из под нависших бровей. Он держал в своих руках всю сельскую торговлю: имел лавку и так называемый «заезжий двор», где можно было остановиться переночевать, поесть и главное выпить. Все это приносило ему неплохую прибыль, поскольку и разразившаяся к этому времени сибирская золотая лихорадка с местным центром в Спасске поставляла ему клиентов хоть и не в изобилии, но постоянно. Лавкой и заезжим двором руководили два его старших сына. Младший же звался Фролом и был тем самым мажором в жилетке.
В селе поговаривали, что Савва знался с варнаками, тайно скупал золото у старателей и не брезговал краденым. Но
