готовившийся засвистеть чайник и налил кипяток в чашки, после чего бросил в них по пакетику «липтон». Потом сел за стол, напротив товарища, также откинувшись на спинку стула и помешивая ложечкой горячий дымящийся чай.
Некоторое время они молчали. Каждый думал о своём, возможно перебирая в памяти события прошедшего дня, или же, скорее всего, вновь, на этот раз мысленно, переживая странные и таинственные происшествия, случившиеся с ними по пути домой.
Подтверждением последнего были слова Никиты, первым нарушившего молчание и заговорившего о том, что, по-видимому, занимало его сейчас больше всего.
– Ты знаешь, – медленно, не очень твёрдо произнёс он, глядя куда-то в сторону, – у меня почему-то такое ощущение, – сам не знаю, откуда оно взялось, – что… в общем, что я уже видел его когда-то…
– Кого? – покосился на него Егор.
Никита не ответил, уверенный, что приятель сам отлично знает, о ком идёт речь.
Егор, сразу же догадавшись, кто имеется в виду, чуть усмехнулся и, отхлебнув из своей чашки, поинтересовался:
– И где ж это, любопытно знать, ты мог его видеть?
– Не помню, где и когда, – Никита задумчиво нахмурил лоб, словно пытаясь проникнуть мыслью в далёкое прошлое. – Знаю только, что где-то когда-то, может быть, очень давно, видел. Его одежда, фигура, взгляд, – согласись, их, раз увидев, уже трудно забыть, – сегодня с самого начала показались мне знакомыми.
– Какой там ещё взгляд? – хмыкнул Егор. – Мы и рожи-то его поганой так и не увидели.
– Однако он смотрел на нас! – стоял на своём Егор, немного подавшись вперёд. – Смотрел всё время, как только заметил нас, не упуская из виду ни на миг. С этим, надеюсь, ты не будешь спорить?
Егор не стал спорить и лишь проронил с равнодушным и небрежным видом:
– Чего не померещится со страху.
Никита, видимо не рассчитывая убедить друга в своей правоте, не стал продолжать этот разговор и, снова откинувшись на спинку стула, устремил взгляд за окно, в разлитую там плотную непроницаемую тьму, навалившуюся снаружи на стёкла и, казалось, готовую выдавить их своей густой чёрной массой и заполнить ею ярко освещённое помещение.
Друзья опять немного помолчали и задумались – на этот раз, вероятно, об одном и том же.
Через минуту-другую безмолвие нарушил Егор. Сделав ещё несколько глотков чая и поставив полупустую чашку на край стола, он с лёгким удивлением на лице проговорил:
– Вот чего я действительно не могу понять, так это почему же он всё-таки не попытался догнать нас и вдруг ни с того ни с сего остановился, дал нам уйти?
И так как Никита продолжал молча глядеть в окно и не проронил ни звука, Егор сам ответил на свой вопрос:
– А я так думаю: устал он просто. Выдохся. То с бомжом возился, то за нами гнался, – а может, и до этого ещё чем-нибудь в том же духе занят был, – вот и притомился, бедняга, решил передохнуть малость. Видать, и он не железный, несмотря на свои солидные габариты…
В этот момент его бродивший по кухне взгляд упёрся в циферблат круглых настенных часов, висевших над буфетом, и он, прервав сам себя, присвистнул:
– Ух ты! Полвторого уже! А я и думаю: чё это у меня глаза слипаются и в башке гудит… Да, засиделись мы с тобой. Щас вот ещё сигаретку выкурю – и отбой.
– Только, пожалуйста, в окно, – хмуро взглянул на него Никита. – Мне твой дым тут не нужен.
– Как скажешь, – смиренно согласился Егор.
Они поднялись со стульев и отодвинули стол от окна, после чего Никита распахнул его настежь, а Егор, вооружившись сигаретой и зажигалкой, наклонился вперёд, опёрся локтями на подоконник и с удовольствием затянулся.
Никита же постоял немного посреди кухни, словно в нерешимости, что делать дальше, а потом, выключив свет, присоединился к товарищу, присев на подоконник и выглянув наружу, в царствовавшую там кромешную угольно-чёрную тьму.
Егор мельком взглянул на него.
– Чё ты свет-то вырубил? Электроэнергию бережёшь, что ли?
Никита неопределённо качнул головой и бормотнул что-то невнятное.
Егор выпустил изо рта тонкую белесоватую струю дыма, тут же бесследно растворившуюся в темноте, и, ухмыльнувшись, проговорил:
– А может, ты боишься, как бы кто-нибудь не увидел нас снаружи?
Никита промолчал. Чуть склонив голову и слегка прищурившись, вероятно, вновь отдавшись своим неотвязным думам, он неподвижно смотрел в глубь раскинувшегося под окном обширного, наполненного мраком палисадника, сплошь заросшего буйной, ещё почти не тронутой наступившей осенью растительностью, источавшей свежие, особенно остро ощущавшиеся ночью запахи, которые не могла заглушить даже сильно чадившая Егорова сигарета. Царившие здесь в этот глухой ночной час тишину и покой лишь отчасти оживляли мягкий, однообразно-убаюкивающий треск цикад да налетавший по временам лёгкий прохладный ветерок, производивший в листве и ветвях выстроившихся перед домом деревьев слабый, приглушённый шёпот, похожий на невразумительное бормотание спящего. А густую тьму нарушали только два бледных притушенных огонька в высившейся напротив, в некотором отдалении, девятиэтажке, широкая тусклая полоса уличного света, проникавшего во двор через проход между домами, и белесый лунный отблеск, застывший на пышных древесных кронах.
Меланхоличные Никитины раздумья и окружающее безмолвие были прерваны Егором, который, видимо как-то не так вдохнув в себя дым и поперхнувшись им, громко и натужно закашлялся. Сквозь кашель выругавшись и звучно сплюнув, он отшвырнул недокуренную сигарету.
– Что ж за день такой сегодня! Даже покурить как следует не получается… Всё, хватит! Я иду спать, – объявил он, оторвавшись от подоконника и напоследок бросив вниз мимолётный взгляд. – Надеюсь, завтра всё сложится для нас немного удачнее, не так, как…
Он не договорил. Слова вдруг застряли у него в горле, а взгляд, мгновение назад рассеянный и безучастный, неожиданно сделался острым, напряжённым и в изумлении устремился в одну точку.
Никита, заметив резкую перемену в поведении приятеля, посмотрел в том же направлении, что и он, – и тихо ахнул…
В широкой светлой полосе, проникавшей с улицы во двор, отчётливо вырисовывался огромный, растянувшийся на добрый десяток метров и упёршийся в забор палисадника человеческий силуэт. Судя по расположению тени, кто-то не видимый друзьям, скрытый от них стеной дома, стоял у входа во двор, озарённый со спины сиянием уличных фонарей. Именно это пробивавшееся извне и частично рассеивавшее здешнюю тьму холодное ночное освещение, обнявшее фигуру человека, остановившегося возле их дома, и распростёршее по земле её длинную, непропорционально вытянутую тень, и выдало им присутствие постороннего, к которому, а вернее, к его гигантскому, крайне искажённому отражению на асфальте, мгновенно приковались их внимательные, насторожённые взоры.
– Это он?! – не то вопросительно, не то утвердительно промолвил Никита.
