Я начала с кухни, где мертвая тишина свидетельствовала о том, что холодильник давно выключен. Единственным признаком жизни была канцелярская прищепка, висевшая над кухонным столом, которая удерживала несколько пожелтевших бумажек. Счет за молоко от 14 апреля (оплачен ли?), плакат майской демонстрации против вивисекции животных и открытка с репродукцией картины Дега: на этот раз круглолицая девочка, чуть отрешенно выглядывающая из-за кулис на сцену. Я засмотрелась на эту открытку. Напомнила ли она мне те дни, когда я выглядела так же? Бог весть… В ванной я обнаружила зубную щетку, тюбик крема для удаления волос и полупустую бутылку валиума. Вспомнились слова Реснитчатого о «Лефт фит фёрст», что, мол, там танцоры еще могут надеяться на взлет. Неужели контраст между этой труппой и той, куда она потом скатилась, был столь зловещ, что породил в девушке желание уйти из жизни? Не покончила ли она в самом деле с собой?
Вернувшись в гостиную, я подробно все осмотрела, начав со шкафов. Одежда. Не так уж много ярлыков модных фирм. Но я могла позволить себе и того меньше. Сбоку от вешалок полки с блузками, легкими юбками, футболками, шелковыми шарфиками и несколькими весьма изящными вязаными вещицами. Занятно, одежда может создать мужчину, но женщину, как мне кажется, она чаще банкротит. Я вновь вспомнила рассказ Реснитчатого и задумалась о девушке, которая все готова была отдать, лишь бы стать прима-балериной, новой Марго Фонтейн, и вдруг осознала, что с балетной карьерой ничего не получится. Ходьба по магазинам, возможно, стала для нее своего рода спасением от депрессии. Сама я была девушкой из Оксфема и прекрасно знала, как трудно быть привлекательной, но у меня не было ее изумительной фигурки, так что я себя не переоценивала. Потому, возможно, и не привелось мне испытать столь сильного отчаяния. Я осмотрела висящую одежду. Пальто, жакеты, шерстяные юбки и много вязаных вещей, а вот летних вещей почти не видно. Конечно, она уезжала в мае, так что взяла их с собой. Но теперь зима дошла уже до Австралии, и настало время одеться малость потеплее. Разве что она эмигрировала в знойные страны… Но кто нее в таком случае отсылает ее открытки из Лондона? Да и трудно поверить, что девушка вроде Кэролайн просто вышла из дому, дошла до ближайшего бутика, обновила весь свой гардероб и выехала за границу. Нет, все это не то… Разгадка где-то ближе, и я даже почувствовала дрожь охотника, которую испытывает всякий сыщик, предчувствуя, что вот-вот возьмет след.
Под полками было темно. Я посветила фонариком, пошарила рукой и вытащила коробку из-под обуви. В ней лежали новые балетные туфельки, завернутые в тонкую бумагу. Человеку несведущему это вряд ли о чем-то сказало бы, ну, балетные туфельки в доме у балерины — эка невидаль! Но тренированный глаз сыщика увидел в них нечто большее. Я представила себе девушку, которая перед тем, как покинуть дом, медленно заворачивает новые балетные туфельки, в которых ни разу не танцевала, в тонкую, нежно шуршащую бумагу, затем укладывает их в коробку и убирает подальше. Было в этом нечто символическое. Но действительно ли оно символизировало смену карьеры? Однако не будем пытаться воспроизвести поток ее мыслей, достаточно того, что мы вторглись в ее дом. Все равно что разграбить чужую могилу. В детстве я мечтала стать археологом. Не помню, откуда это взялось, но там было что-то насчет узаконенного профессией права совать нос в чужие дела. Нечто подобное было и в моей нынешней работе. Вслед за туфельками я достала из коробки внушительный конверт, тоже обернутый тонкой бумагой. При свете фонарика я несколько минут рассматривала находку. Пусть это и не открытие посмертной маски Агамемнона[12], но вполне выразительная летопись, приоткрывающая завесу над частной жизнью Кэролайн Гамильтон. Счета, банковские напоминания и, наконец, мудрые адвокатские письма, наверняка не возымевшие действия… Словом, последствия жизни со вкусом, но без денег. Читать это было больно. Ее основная стратегия, кажется, была гибкой. Кое-что она все-таки оплачивала. Здесь хранились письма трех фирм, работающих с кредитными картами, полученные Кэролайн почти за год до последнего апреля. Но деньги ее таяли— много денег— тут и одежда, и счета, которые, похоже, исходили из медицинских учреждений, — все указывало на то, что расходы Кэролайн были немалыми. В напоминаниях, отмеченных апрелем, указывались суммы в две тысячи триста, тысячу восемьсот и три тысячи фунтов. Притом все ее кредитные карты были аннулированы, а две уже находились в руках судебных исполнителей. Если прибавить к этому просроченные счета за телефон, газ и электричество, то Кэролайн Гамильтон действительно было от чего прийти в отчаяние, ибо долгов она имела чуть не на восемь тысяч фунтов. По сравнению с ее положением мое возвращение из Гонконга представлялось чуть ли не торжеством. Видно, я с самого начала не смогла точно оценить размеры ее бедствия. Ведь искать человека с такими счетами надо, скорее всего, в долговой яме Ньюгейта[13]. Правда, никто не занял ее квартиру. И свет не отключен, так что счета за электричество явно оплачены.
Я собралась проверить, работает ли телефон, но кто-то меня опередил.
Звонки подействовали на меня как шаги злодейки, крадущейся за шторкой душа с ножом. Потребовалось определенное время, чтобы сердце мое вернулось из пяток на свое обычное место и чтобы я поняла, что это всего лишь телефон. Но я не сразу решила, как лучше поступить. Ведь меня, в принципе, здесь нет, и все говорит за то, что на звонок отвечать не следует. С другой стороны, кто-то, кто звонит Кэролайн Гамильтон, мог оказаться именно тем человеком, с которым не мешало бы поговорить.
Я сняла трубку. Но на другом конце провода молчали.
— Алло, — проговорила я быстро и, насколько возможно, невнятно.
— Кэролайн? — Это был мужской голос. Мрачный, весьма грубый, даже, я бы сказала, несколько нарочито грубый. Одно это уже что-то значило.
— Ум-м…— промычала я, уже понимая, что спугнула звонившего.
Последовала продолжительная пауза, затем связь оборвалась. Положив трубку, я присела в полутемной комнате на стул, ощущая дрожь в холодеющих пальцах и нервничая так, будто вторжение в чужую жизнь угрожало моей собственной.
Запихнув бумаги в конверт, я сунула его в свою сумку, а обувную коробку задвинула на прежнее место. Затем, обведя напоследок лучом фонарика комнату, выключила свет в кухне и ванной. Регги наверху превратилось в фанк[14], и дом просто вибрировал. Хоть кувалдой дверь вышибай, никто ничего не услышит. Вернувшись в машину, я посидела с включенным мотором, стараясь согреть остывшие руки. Высокий человек в шляпе и длинном сером пальто с поясом перешел улицу и направился в сторону дома. Он свернул в калитку, уверенно подошел к подъезду, на секунду остановился, вытащил ключ и отпер дверь. Изнутри прорвалась музыка. Бедный малый! Может, он мечтал, придя домой, немного поспать. На часах было 10.27 вечера. Я провела в квартире что-то около часа. Забавно, как быстро летит время, когда нарушаешь закон. Вернувшись домой, я поместила открытку с репродукцией картины Дега рядом с расплывчатым снимком мисс Патрик и подумала, что они составляют хорошую пару. Пожелав им обеим спокойной ночи, я отправилась спать. Самочувствие у меня было отличное.
