здесь не ради собственных интересов. Он просто выполняет работу. Но это не помогает. Я уже чувствую, как у меня начинают дрожать руки, и я сцепляю их на коленях, стараясь не дать дрожи распространиться. Я не хочу, чтобы он видел, как я напугана. Я не хочу, чтобы кто-то видел.
Но он, кажется, все равно это заметил. Его холодный, оценивающий взгляд скользит по мне, без вожделения или соблазна, а затем он оглядывается на двух мужчин из охраны Братвы.
— Подождите снаружи, — отрывисто говорит он, и один из мужчин смотрит на него.
— Пахан велел нам оставаться в комнате.
Глаза доктора сужаются.
— Я не стану осматривать ее, пока вы не окажетесь снаружи. Так что, если вы не хотите рассказать господину Ласилову, из-за чего это может затянуться, подождите снаружи. Можете стоять прямо за дверью, мне все равно. Прямо перед ней, если угодно. Но юная леди заслуживает уединения.
Охранник смотрит на меня, и маленькая, жестокая улыбка кривит уголки его рта. Ему не нужно говорить, чтобы я услышала, о чем он думает — мы все равно скоро все увидим. Но он кивает, и угрозы пойти и сказать Игорю, что его задержали, достаточно, чтобы он и второй охранник вышли из комнаты, и дверь за ними плотно закрылась. Я знаю, что бежать некуда, нет никаких сомнений, что они все еще снаружи. Я бы не успела уйти далеко. А потом они все-равно останутся и будут наблюдать.
Доктор смотрит на меня, и мне кажется, что на его лице мелькнуло сочувствие. Немного, но достаточно, чтобы я поняла, что он не получит от этого никакого удовольствия. Но от этого не легче, хотя, думаю, он надеется, что так и будет.
— Я доктор Маглин, — спокойно говорит он. — А вы — Белла Д'Амелио?
Я киваю, сжимая пальцы до побеления костяшек. Я не могу говорить. Если я заговорю, то, кажется, развалюсь на части. Этот человек, этот странный человек, собирается прикоснуться ко мне. И хотя я знаю, что это не для его удовольствия, хотя знаю, что он предпочел бы этого не делать, все равно от одной мысли об этом мне кажется, что я сейчас разойдусь по швам.
— Мне очень жаль, — извиняется он. — Но мне нужно, чтобы ты сняла всю одежду и легла на кровать.
На мгновение я задумываюсь, что будет, если я просто позволю себе рассыпаться. Если бы я перестала пытаться быть сильной, если бы я перестала держать себя по швам, ломая ногти, и просто отпустила бы все это. Если бы я закричала, если бы я заплакала, если бы я позволила себе развалиться на части и превратиться в сумасшедшую, если бы я позволила всему этому рухнуть. Я уже достаточно пережила. Я достаточно натерпелась. Я не должна больше терпеть.
Мысль о Габриэле — вот все, что меня спасает. Мысль о том, что он все еще может прийти за мной, как бы сильно я ни желала этого и как бы сильно ни знала, что он не должен пытаться, заставляет меня глубоко вздохнуть и потянуться к подолу рубашки. Потому что я не хочу, чтобы он пытался спасти меня, а потом обнаружил, что я сломалась навсегда.
Доктор Маглин отворачивается, когда я начинаю раздеваться, и я не могу найти в себе силы оценить этот жест, хотя знаю, что он добрый. Он делает все возможное, чтобы облегчить мне задачу, но он мало что может сделать, когда меня собираются насиловать, независимо от того, насколько добрым и профессиональным он пытается быть.
К тому времени как я снимаю джинсы, мои руки так сильно дрожат, что я едва могу расстегнуть застежку лифчика. Я плотно зажмуриваю глаза, борясь со слезами. Горло словно сжимается, а по коже пробегает непрерывная дрожь, похожая на подергивания укушенной мухой лошади. Давление в груди невыносимо. Я на грани панического приступа и держусь на волоске.
Мой бюстгальтер падает на пол, на стопку одежды, которую я сдвинула, и я тяжело сглатываю, почти задыхаясь, когда стягиваю трусики на бедра. Дрожа как лист, я откидываюсь на подушки, крепко сжимая ноги и глядя в потолок.
Я ничего не говорю. Не могу. Если я произнесу хоть слово, мне кажется, я закричу. Но доктор Маглин, должно быть, услышал шевеление кровати, потому что он поворачивается и подходит ко мне, внимательно изучая мое лицо.
Это не имеет значения. Он собирается прикоснуться ко мне везде.
— Мне нужно будет провести полный осмотр, — спокойно говорит он. — Лежите спокойно, мисс Д'Амелио, и все скоро закончится.
Я напрягаюсь, застываю и дрожу. Он принимает мое молчание за согласие и открывает свою сумку.
Начало достаточно безобидное. Свет в моих глазах, проверяющий расширение зрачков. Его рука в перчатке касается моего рта, заставляя меня вздрогнуть, когда он проверяет мои зубы. Его руки начинают методично исследовать мое тело, и я сжимаю челюсти, когда они перемещаются по моей груди, вниз по ребрам, прощупывают живот. Я стараюсь не думать о руках Габриэля на мне, медленных, чувственных и полных сдерживаемого желания, потому что не хочу, чтобы эти воспоминания были омрачены этим. Даже возможность ускользнуть от этого короткого ужаса не стоит того, чтобы запятнать то хорошее, что у меня осталось в памяти.
Когда его рука скользит между моих ног, я чувствую, как по щекам начинают катиться слезы. Я должна была знать, — снова и снова повторяется в моей голове, когда я пытаюсь уйти куда-то в другое место, подальше от того, что происходит со мной, с каждым прикосновением и указанием. Мне следовало бы знать, что лучше не надеяться на что-то другое.
Ощущение, что доктор Маглин похлопывает меня по бедру, выводит меня из состояния диссоциации, и я впиваюсь зубами в губу, чтобы не закричать. Я чувствую вкус крови, медленно открываю глаза и вижу, как он снимает перчатки.
— Можете одеваться, мисс Д'Амелио, — спокойно говорит он, закрывая свою медицинскую сумку. Я поднимаюсь в сидячее положение, подтягиваю колени к груди и обхватываю себя руками, прежде чем понимаю, что с минуты на минуту сюда вернутся охранники и увидят меня в таком виде.
Я тянусь к своей одежде, натягивая ее как можно быстрее. Доктор больше ничего не говорит мне, пока идет к двери, стучит по ней один раз и ждет щелчка замка, прежде чем открыть ее. Он не оглядывается на меня, когда уходит, и я с дрожью в голосе натягиваю футболку с длинными рукавами, все еще дрожа с головы до ног.
Горничная, которую я видела раньше, снова
