а без этого зачем жить?
27 октября.
Подводя итог своей жизни, я вспоминал свое-прошлое и вдумывался в мое мировоззрение. Для. своего желания окончить жизнь, я искал оправдания со всех точек зрения,
У меня было раньше понятие, что жизнь человека должна быть целесообразна, что человек должен, стремиться к достижению какой-нибудь цели. В основе моих воззрений на вопрос: к какой цели я должен стремиться? — лежали два положения: что-ум есть нечто великое и прекрасное, и что всякий интеллигентный человек должен работать для уменьшения на земле человеческих страданий. Эти последние два положения не были мною продуманы, а были усвоены готовыми и приняты за безусловно верные. В юности меня охватывало часто какое-то тревожное-настроение: жизнь, которой я жил, не удовлетворяла меня, — я искал чего-то нового. Встретив людей, которые стремились умственно развиваться и работать для уменьшения на земле человеческих, страданий, я поставил целью своей жизни их идеалы; в этих идеалах, казалось мне, я нашел, что так страстно искал. И вот, признав умственное развитие за что-то высокое, я стал с презрением смотреть на тех, кто мало мыслил и мала читал; поставив целью жизни работу для других, я начал считать пошлыми тех людей, которые живут личною жизнью, наслаждаются природой, занимаются музыкой и другими искусствами, или ищут в женщине объекта, удовлетворяющего их эстетическому чувству, вместо того, чтобы искать в ней товарища для «идейной» работы. И когда окружающая жизнь особенно ярко обнаруживала черты противоположные тем, которые я хотел видеть, я впадал в пессимизм, посылая проклятия пошлости.
Таковы были «основы» моего мировоззрения, а к этим основам я прибавлял разнообразные понятия, которые мне приходилось слышать от окружающих людей и вычитывать из книг. Мое мировоззрение было пестрой одеждой арлекина, и это мировоззрение служило критерием для оценок человеческих поступков! Я целыми годами совершал преступления. Я шел по жизненному пути со взором негодования и презрительной улыбкой, вызывая такое же негодование на „безнравственных и безыдейных“ у наивных, доверчивых людей, пользуясь своим авторитетом „интеллигента“. Когда я раньше решал какой-нибудь вопрос, то игнорировал фактами, доказывавшими невозможность жить сообразно моим понятиям: все, что говорилось в пользу личной жизни, я считал пошлостью; мои принципы мешали мне объективно смотреть на человеческие чувства и на рожденные этими чувствами человеческие отношения.
Довольно! теперь я вижу, что мои определенные отношения к себе, к другим людям и к жизни, как к сложившимся известным образом человеческим отношениям, — были основаны на непродуманном мировоззрении. Дальше так жить нельзя! Надо вырабатывать новое мировоззрение, раз навсегда оставив кустарный способ решения общественных и каких бы то ни было вопросов.
Я с улыбкой читал сейчас запись 5-го октября, написанную вскоре после того дня, когда я чуть не убил Сашу. Решив посвятить всю жизнь борьбе за страдающих и придя к выводу, что для этого надо отказаться от личной жизни, я тип альтруиста стал считать идеалом, к которому должны стремиться все люди, и страдал, негодуя на окружающих, что они не стремятся к этому идеалу.
29 октября.
„Не была ли моя любовь к Саше функцией моего старого павшего мировоззрения?“ — вот новый вопрос, который заставил меня теперь настойчиво задуматься.
«Она — мой друг», писал я раньше. Да! она была для меня человеком, с которым я мог бы говорить, но она не возражала мне, она не помогала мне решать вопросы, над которыми я задумывался. В ней я видел человека, который мог бы меня поддержать в минуты отчаяния; но как она могла бы поддержать меня? — «Верь и надейся!» Не глупо ли звучат сейчас эти слова теперь, когда я вижу бессмысленность всей моей предыдущей жизни? Что могут дать мне сейчас милые слова и поцелуи?..
Если бы кто-нибудь, не зная, что я переживаю теперь, в минуту откровенности рассказал бы мне свою жизнь и, описывая свою неудачную любовь и разочарования в своих идеалах, яркими красками изобразил бы, что я теперь переживаю; и после этого сказал бы, что позабыл теперь про свои страдания, что он снова живет и вполне счастлив, то его слова явились бы для меня поддержкой. Рассказав свою жизнь, он нарисовал бы картину моего будущего и тогда я, увидев, что страдания мои можно пережить, энергичнее стал бы цепляться за жизнь. Но можно ли пережить все это. А Саша? Разве она может оказать мне такую поддержку, когда я вдобавок считаю ее виновницей моих страданий? Нет, ерунда моя любовь! «Дружба, участие и совместная работа» — только попытка обосновать «идейно» мое непонятное психическое, а может быть и чисто физиологическое стремление к Саше.
3 ноября.
Ко мне приходила Жернова просить нельзя ли ей по вечерам заниматься у меня, а то она на время переехала куда-то к знакомым, где ей мешают работать.
— Я не буду вам мешать! Хотите, я привезу свой столик, чтобы вас не стеснять? — просила она.
Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь был около меня, но было совестно ей отказать, тем более, что Жернова просилась только на неделю. Она рассказывала мне все N-ские новости, но разговор у нас как-то незаметно перешел на вопрос о любви.
— По моему любовь — это несомненно чисто физиологическое стремление, — говорила она, — и я удивляюсь, как некоторые могут серьезно смотреть на половые отношения, особенно мужчины.
— Почему особенно мужчины?
— Да потому, что мужчинам нечего терять!
— А что же теряют женщины? Только что ребенок...
— Нет, ребенок ничего. Можно и не иметь детей, а все же после первого романа будешь не та.
— Ерунда!
— Да, понятно это пустяки! Но... Впрочем, если бы мне понравился кто-нибудь, я не стала бы бояться.
— А если бы он потом бросил?
— Я не сошлась бы с таким.
— Да почему бы вы знали, что он вас бросит?
— Понятно, если бы прямо так сошелся, то мог бы бросить, а если бы любил...
— Да ведь вы не признаете любви? — перебил я ее. Она смутилась, подумала немного и каким-то обидчивым голосом сказала: — привязанность во всяком случае к одному человеку, все же есть, и расходиться потом тяжело...
— Ау вас была когда-нибудь такая привязанность?
— Да ведь вы знаете, что я увлекалась Нильским. Это все знают!
— Ведь вы страдали?
— Страдала, да не стоит страдать. Глупость все это. Все люди... мужчины такие свиньи!
— То есть как это свиньи? За что?... Значит и я
