языку поучится и «певца» вычислит. Тебе нельзя, ты там уже засветился. А кого? У нас только один Женя на данный момент и остается. Правда, он на выпивку слабоват… Но попугай-то, попугай! Настоящий пиратский попугай!
— Почему пиратский?
— Ну, как же? Вывел нас на Уверлея. Попугай Леша.
— Павлуша.
— Хорошо. Павлуша. А как же звали того, что сидел на плече у Билли Бонса? И кричал: «Пиастры, пиастры!» Их и нашли на острове. На «Острове сокровищ!» Помнишь?
Якушевский пожал плечами. Похоже, что не помнил. Полковник посмотрел на него с сожалением. Но ничего не сказал.
Дмитрий молчание воспринял как неодобрение.
— Это все литература, авторские придумки…
А Ушан был настроен философски:
— Знаешь, проходит время, и слова начинают жить самостоятельно. Вот, к примеру, Библия…
Он заметил, что капитан витает где-то в облаках и не слушает его.
— Ну, что же, оставим лирику и займемся делом…
Унылую комнату, где располагалась группа полковника Розова, сотрудники называли «обитель». Почему — никто не помнил.
Обитель и обитель. Чаще всего «обитель» пустовала. Происшествий в городе хватало, народ находился на заданиях.
Иногда в «обитель» заглядывал начальник Уголовного розыска, генерал-лейтенант. Высокий, стройный, красивый. Настоящий генерал. Филин считал, что жена генерала не имеет ни минуты покоя, беспокоится, как бы какая-нибудь краля не отбила у нее этого красавца.
Глаза у генерала были голубые-голубые. И очень внимательные.
А полные губы как будто всегда готовы к усмешке. К доброй усмешке.
— Подвигаем? — говорил генерал, обращаясь к Ушану. А тот молча кивал головой и открывал сейф. Почему-то шахматы он всегда держал в сейфе. Вместе с секретными документами.
Когда полковник проигрывал, он всегда начинал жаловаться на судьбу. Дел невпроворот, все они очень сложные, наверняка станут «висяками». Генерал молча слушал и брал фигуру за фигурой. А когда Ушан уж очень расходился, говорил:
— Ну-ну, поплачься, может, начальство и сжалится.
Однажды Филин, сидя как на иголках — опаздывал на свидание с очередной девушкой, — спросил полковника:
— Можно я пойду домой?
— Иди-иди, старлей. И не оглядывайся! — сказал генерал, не отрывая глаз от доски. А полковник заорал как бешеный:
— Неужели нельзя уйти по-тихому? И не мешать игре.
Евгений смылся.
А генерал сказал: «Юпитер, ты сердишься? Юпитер — ты не прав». Генерал был человек начитанный.
А Филин, спеша к своим «жигулям», подумал: «Эх, Ушан, опять проигрывает!»
Полковник смотрел на доску с тоской. Куда ни кинь, всюду клин.
Мат был неотвратим. И, чтобы не слышать этого слова, Розов сказал:
— Сдаюсь.
— Умница, умница. Давно я от тебя такого не слышал.
— Еще услышишь.
И они стали расставлять фигуры для новой игры.
Раз, два в месяц Ушан у генерала обедал. Ну, генерал-то ничего не готовил, готовила его супруга. А она знала, что любимым блюдом у полковника был горох с рулькой. Коронное блюдо, суп горох с рулькой, всегда ожидал полковника в доме его старого друга. И, честно говоря, основательно поднадоел Михаилу Андреевичу. Он иногда мечтал о мясной солянке с каперсами и сметаной. Или о супе с клецками. Но… Хозяйка считала, что полковнику больше по душе гороховый суп.
Капитан Якушевский сидел за своим видавшим виды письменным столом и «сочинял» отчет о визитах в Литературный институт. Зачем? Он не догадывался. Но полковник сказал: надо! И — баста.
— Со временем поймешь, — пообещал он, но вдаваться в объяснения не стал. Честно говоря, Михаил Андреевич и сам ненавидел писанину. Но начальство требовало…
— А про коньяк писать? — спросил капитан.
— А ты как думаешь?
Дима понял, что задал глупый вопрос.
Резкий телефонный звонок, необычно гулко раздавшийся в большой пустой комнате, заставил Дмитрия отвлечься от ненавистного листа бумаги.
«Наверное, Глафира, решила узнать, не пора ли разбивать яйца для омлета?» — подумал он. Омлет был в списке его любимых блюд.
Но это была не Глафира. Женский голос, захлебываясь, зашептал что-то непонятное в трубку. Голос этот показался капитану знакомым. Но вспомнить его он не смог.
— Да говорите громче, — рявкнул капитан, сердясь из-за того, что не может вспомнить голос. А еще больше из-за этого дурацкого отчета.
Голос захлебнулся — и пошли длинные гудки.
«Ну, вот! Повесили трубку. Теперь и не узнаю, кто звонил. А если случилось что-то серьезное?» — подумал он с сожалением. Но телефон тут же снова зазвонил.
Теперь женщина уже не шептала, а говорила в полный голос.
Сердито говорила.
— Вы, Дмитрий Антонович, почему так грубо со мной разговариваете?
Якушевский разулыбался. Это была Лидия Павловна.
— Ну, наконец-то! — радостно сказал капитан.
Но Лидия Павловна снова что-то зашептала.
— Да говорите вы по-человечески! Вас же не понять! Щебечете, щебечете, как воробьиха.
— Опять грубите! Вы же сами говорили: вокруг враги! Могут подслушать.
— Где и когда мы встретимся? — спросил Якушевский, одной рукой засовывая злополучный отчет в стол.
— На прежнем месте. Помните? Под сиренью.
— Сирень давно отцвела! — буркнул весело капитан. — Но я помню.
«До чего же она красива, — думал Якушевский, приближаясь к скамейке, на которой сидела Лидия Павловна. — “Кошечка!”» Он рассердился на себя, вспомнив рассеянное выражение лица «лидера профсоюзов», его холодные глаза.
— А я думала, вы опоздаете, — разочарованно сказала «кошечка». Но по лицу было видно, что она рада видеть капитана.
— И тогда бы вы устроили мне выволочку?
— Вы как ежик. Колючий. Я вам очень нравлюсь?
— Глаза бы мои не смотрели! — буркнул Димон и сел на скамейку на некотором расстоянии от Лиды. — Ну, рассказывайте, где вас черти носили?
— Но принесли-то сюда, к вам!
— Ладно, проехали! Рассказывайте обо всем подробно, с деталями. Будем сидеть здесь до темков.
— Ну, раз до темков, то слушайте. Прежде чем выйти на лестничную площадку, я заглядываю в дверной глазок… Это очень плохо?
Лиде показалось, что капитан сердится.
— Продолжайте, продолжайте.
— Я по натуре очень пугливая и поэтому заглядываю. Чтобы убедиться, что на площадке никого нет. А тут вижу моего знакомого… Ну, нашего сотрудника… Мамыкина. Он такой веселый и поет.
Капитан хотел сказать: «Пошел купаться Уверлей…», но «наступил себе на горло».
— И…
— И… — Она усмехнулась. — И вызывает лифт.
— А дальше?
— А потом я встречаю вас, такого гладенького и красивого. И вы спрашиваете, не видела ли я кого-нибудь чужого. Зачем же мне котика подставлять? Я и наплела про лысого обормота.
«Похоже, что это она на фотографии надпись сделала», — подумал Якушевский с огорчением.
Он слушал очень внимательно и хмурился, хмурился. И, наконец, спросил, еле сдерживая раздражение:
— Вы с Ушаном встречались?
— С каким это Ушаном? — удивилась Лида.
— С нашим полковником? С начальником группы.
— Еще чего? Я же к
