путь.
Пасека была у колчаковца большая, и перенести её надо было почти на километр, через дорогу, поближе к гречишным полям.
Дед обдал нас дымом, выдал перчатки и мы, накрыв простынкой, начали переносить ульи на телегу. Уложив и их на телеге, дед дёргал поводья и телега медленно катила по траве, а мы шли рядом придерживая ульи.
На новом месте разгружали, несли по двое, осторожно, стараясь не потревожить улей, но пчёлы– охранники всё равно вылетали, угрожающе кружили вокруг и вонзались в тело и руки.
Таких переходов было четыре, а может больше, сначала прыгали и кричали после каждого укуса, потом привыкли и стиснув зубы тащили ульи на новое место. Илья после третьего укуса, хотел послать всё к ёба… колчаковской бабушке, под рифму:
«Я так инвалидом стану,
рука по грифу скользить перестанет
и Трофимыч медовуху не поставит».
Но Гена молча потащил улей один, и Илье ничего не оставалась, как помочь ему. Закончили всё поздно вечером, утомлённые, но довольные, от того что дело сделано, и впереди радостная пирушка.
Когда приехали домой, старик смазал нам укусы каким -то раствором, выкатил сорока литровый бидон медовухи, нарезал колбаски и сказал:
_Отдыхайте, а мне еще по хозяйству надо, старуха в город уехала, попозже к Вам присоединюсь.
_Вот это я понимаю …тара! – Бобёр уважительно похлопал бидон.
_Командовать парадом буду я! – и зачерпнул ковшиком.
Распухшие руки потянулись к кружкам, первую выпили залпом, вторую «за здоровье старика», третью – за чудный вечер.
Передохнули, покурили и полились воспоминания про пчёл, колхоз и всё на свете.
Так мы орали, пили и курили, приходил дед, улыбался, подрезал колбаски выпивал с нами и снова уходил.
Время замедлило свой бег, оно бежало там снаружи, а здесь шло согласно наполнению кружек, сливаясь со смехом и дымом сигарет.
Потом Бобёр заговорил о девчонках, кровь заиграла и спустя какое то время, все потянулись к выходу.
Сознание было довольно ясным, а ноги не двигались.
Илья с Геной вышли на улицу, поддерживая друг друга и запели:
_Врагу не сдаётся наш грозный «Варяг»,– и рухнули в траву, потом поднялись, сделали шаг и смеясь, упали вновь.
Постепенно все стали пропадать из поля зрения.
Поздняя ночь встречала тишиной и прохладой. Луна, почему то светила сверху, справа и слева.
Я прошел немного, сел на скамейку и время окончательно остановилось.
Проснулся я от того, что кто– то тряс меня и бил по щекам, тишина исчезла, вместе с луной, утренний холодок сковал тело, рядом кудахтали куры.
С трудом приоткрыл веки, увидел Машу, плывущее лицо Барсученко, ещё ряд незнакомых лиц, голоса долетали обрывками фраз и я закрыл глаза.
Оказывается из за нас были сорваны работы, нас начали искать, первыми нашли Илью с Геной, они не дошли метров сто до лагеря и упали в небольшой стог сена около околицы, потом был обнаружен Бобёр, он единственный, кто добрался до лагеря, но уснул в женской сушилке, закрыв дверь на замок. Утром девчонки пошли в сушилку, сначала подумали, что замок сломан, но потом услышали возню внутри сушилки, долго стучали и кричали, но ответа не последовало.
Когда дверь была взломана, увидели Бобракова, сладко спавшего среди чулков и комбинаций. Затем нашли меня на скамейке и когда уже тащили в лагерь, подошла старушка и сказала, что у неё в сарае кто- то спит, это был Аркаша. Нас сложили в бараке, но народ не расходился, с любопытством рассматривая изувеченные пьянством лица, Паша Дьячков читал лекцию о влиянии алкоголя на юношеский организм.
Потом все уехали в поле.
Ганс последним вышел из горницы и не сделав двух шагов упал в огород, заботливый колчаковец уложил его в холодной бане, а утром отпоив настойками, почти трезвого проводил до лагеря. Он даже попытался позавтракать, а потом поработать, но после обеда украдкой пронёс нам от Трофимыча баночку медовухи и сообщил:
_Плохи дела, Троцкий ходит злой как черт, комсомольский актив поддакивает, хотят выгнать из колхоза, а это равнозначно отчислению из техникума.
_Может зажать Дьячка, в тёмном углу, да как следует потрясти головой об стенку,– все ещё заплетающимся голосом предложил Бобёр.
_Не поможет! Он за свои убеждения не то, что нас, отца с работы выгонит,– уверенно сказал Аркаша.
Оживление, вызванное баночкой медовушки, сразу прошло.
Все как то загрустили.
Вечером состоялось собрание. В президиуме, за столом накрытым красным полотном, грозно возвышался Троцкий, рядом преподаватели.
Нас, пятерых, посадили на отдельную лавочку и процесс начался.
Первыми выступали комсомольские активисты и говорили о том, что валяться пьяными около заборов и в канавах это позор не только нашего отряда, но и комсомола в целом. Потом начали раздаваться слабые голоса с задних рядов, о том, что мы не совсем потеряны для общества.
В переломный момент, Ганс вышел к президиуму и произнёс речь:
_Они как настоящие комсомольцы помогли старому человеку перенести пасеку, трудились до позднего вечера!… Я могу его сюда пригласить, он подтвердит. А потом уставшие, выпили лишнюю кружку, что и привело к трагическим последствиям.
Поднялась Ирина Павловская и сказала, что она, как староста группы, усилит за нами контроль и надеется, что такого больше не случится.
Преподаватели стали совещаться.
Слово взял Барсученко и сказал следующее:
_Предлагаю их наказать физическим трудом. Пусть каждый день убирают территорию от мусора, а вечером после работ в поле, в течение пяти дней чистят картошку, каждый по сорока литровому баку, тогда у нас на завтрак вместо каши будет картофельное пюре».
В заключение, Троцкий вежливо скомандовал:
_Встаньте! Вам всё ясно? Вы согласны?
Конечно, мы были согласны, каждый мысленно уже пытался объяснить родителям, почему его выгнали из техникума.
Убирать территорию было стыдно и муторно, но потом Бобёр притащил из магазина ящики, расставил их по всему лагерю, вместо урн и оборудовал специальные места для курения. А с картошкой мы просиживали до позднего вечера, глаза слипались, нож вылетал из разбухших рук, огромные баки медленно наполнялись. Барсученко следил, чтобы нам никто не помогал, и не было глазков.
Мне до сих пор, иногда снятся эти алюминиевые баки, заполненные до краёв чистой картошкой.
Воспоминание 5. Первая любовь.
В один из обычных декабрьских дней, в четверг, мы сидели с Гансом в столовой и молча поедали жареную навагу, синхронно выплёвывая кости.
Спецпредметов значительно прибавилось, увеличилось количество лекций и семинаров, грудой лежали недоделанные лабораторные работы и курсовики, приближалась зачётная неделя. Всё это не радовало и вызывало тихую грусть.
Хлопок по спине, отвлёк меня от мрачных мыслей,
