понимаю, что происходит. Это как не со мной.
Когти смыкаются вокруг моего сердца, и оно замирает. А затем его выдирают, но я почему-то ещё живу. Делаю рваный вдох разорванными лёгкими и слышу, как жизненно необходимый орган в чужой руке всё ещё сокращается, но уже реже.
И я лечу на окропленный моей собственной кровью песок…
«Боли нет!» — проносится одинокая мысль. И правда, совсем ничего не чувствую…
Последний удар.
Глаза стремительно закрываются, и я вижу лишь снисходительную улыбку перед тем, как раствориться в этой манящей темноте.
«Боли нет!» — вновь проносится мысль, и я чувствую чье-то приятно тёплое и ароматно свежее дыхание прямо перед лицом…
Разговоры в ночи
— О-о… А парнишка-то выжил! Хорошо, будем считать, что ты прошёл моё маленькое испытание. Хотя сейчас тебе бы помыться, а то как от разложившегося мертвеца несёт, потерянного нерадивыми торговцами плотью. И вот уже, после всех последующих процедур, можно и выпить да поговорить за наше и ваше, и прочее-прочее! — знакомый голос слышался где-то на грани восприятия, но смысл постоянно ускользал, растворялся в затягивающей темноте, в которой я плавал всё это время, и возрождался короткими вспышками окружающей действительности.
Излишне эмоциональная речь доставляла дискомфорт, но прервать её было выше моих сил, как и выдать хоть какую-то мысль, и я просто продолжал гостить в обволакивающем нигде. Неожиданно, я что-то почувствовал… Медленный удар… Стоп!
У меня же вырвали сердце, и я умер?
Очередной удар показался мне преувеличенно громким и при этом более коротким. Неожиданный звук срастающихся костей и появление прочих особенностей, присущих лишь живым, ставили мою пока ещё слабую соображалку в тупик. Мышцы плавно нарастали на изуродованном теле, спешно скрываясь под новенькой кожей. При этом я понимал, что мне должно быть адски больно, но ничего подобного не испытывал, хоть и вполне себе ощущал свои конечности. Можно даже сказать, что я чувствовал себя очень даже неплохо. Ну, относительно неплохо, насколько это вообще возможно в моих-то теперешних состоянии и положении.
Я чувствовал… А может ли нежить такое? Признаться, я впервые находился в подобном замешательстве.
Попробовал вдохнуть полной грудью, за чем сразу же последовала обжигающая боль во всём теле и нехватка кислорода.
— Я… Жив? — срывается с моих бледных губ, и я задыхаюсь. А потом захлёбываюсь воздухом, глотнув его слишком много.
Новый вздох, уже не такой жадный, приносит облегчение, и боль начинает понемногу отступать, отпуская агонизирующее сознание. Да что, чёрт побери, происходит?! Я же вампир!
— Тебе повезло, что мастер Луи, этот добрейшей души «Ликантроп», собрал твои останки буквально по кусочкам и принёс мне… А уж старик Мэрфи кое-что пока ещё помнит из школьного курса по некромантии и вампирам в частности, — добродушно подмигнул мне ирландец. — Впрочем, наткнуться на Албанца или, как называют некоторые, дитя пустынь, тебе просто не повезло. Говорят, Рублёв — последний маг своего направления и никто не знает, ни сколько ему лет, ни когда тот появился. Существует, однако, одна Балканская сказка, что бродит где-то с конца первой половины пятнадцатого века. Так вот, из неё выходит, что где-то в албанских краях водилась занятная магическая тварь, способная полностью изменять свой организм и его свойства… Хотя, что-то я заговорился с тобой, пацан! Выпьешь это и спи давай, а вечерком чтобы был уже готов. Ты мне итак уже задолжал!
На удивление разговорчивый Мэрфи просто лучился от не понятного мне счастья, не замолкая ни на минуту и попутно поливая меня сомнительного вида бурдой. Оставив напоследок прозрачный бутылёк с чем-то ужасно пахучим, эта самодовольная рожа просто отправилась по своим, наверняка, особо важным делам.
Покрутив немного в руках презент, я всё же заставил себя откупорить пренеприятнейшее варево, вливая эту редкостную дрянь чуть ли не сразу в глотку и почти что затем вновь уходя в манящее лоно такой уютной и приветливой тьмы.
Не знаю, сколько времени я проспал, но на этот раз подъём выдался довольно легким, и даже улыбнулся: всё-таки приятно снова стоять на ногах. Однако поднявшееся было настроение омрачило воспоминание о том, что скоро вернётся мой чокнутый нянь. И, кажется, он что-то там трещал про долги… В общем, нехорошее предчувствие в последние дни стало слишком навязчивым.
Прогулявшись на улицу и удачно наткнувшись на бочку холодной воды, решил избавиться от пришедшего в негодность пальто и начал отмываться, видя в отражении незнакомого брюнета с серыми глазами и ломанным носом. Я даже испугался, впервые встретившись с ним взглядом, и отпрянул. Но затем во мне проснулся исследовательский интерес, и я начал всматриваться в каждую чёрточку, запоминая нового себя, пусть и отражение не было достаточно чётким. За этим занятием меня и застал робкий голосок недавней незнакомки:
— Возьми, — девушка протягивала мне чистое полотнище, что приятно пахло свежестью и чем-то ещё. Я впервые видел её так близко перед собой, и певица, не окружённая душной атмосферой питейной, казалась более человечной, но не менее привлекательной.
— А ты? — единственное, что я смог из себя выдавить, принимая кусок ткани и при этом улыбаясь словно потомственный кретин.
— Има… Има Мори! — спешно поспешила представиться собеседница, неловко смутившись. Восточная кровь? Впрочем, нечто подобное я и подозревал. — Я здесь пою по вечерам, а дедушка Мэрфи даёт мне заработать на жизнь. А чем занимаешься ты?
Девушка обезоруживающе улыбнулась, смотря на моё лицо, на котором улыбка плавно сходила на нет. Слишком насыщенными оказались мои будни и времени озадачиться кое-какими вопросами попросту не было. Вернее, до этого момента мой мозг удачно обходил стороной некоторые действительно важные темы. Наверняка сработал какой-нибудь защитный механизм, не давший сойти с ума в первые же минуты пребывания на новом месте, как я и предполагал в самом начале. Сейчас же простая заинтересованность сломала тончайшие барьеры, выстроенные моим подсознанием. «Кто я и зачем я здесь?» — ответа не было. Я помнил Дым Дымоча и даже многие факты своей биографии, но ни за что бы не смог назвать своего имени.
— Я не помню… — прозвучало как-то жалко. Вот уж как не хотелось выглядеть в глазах милашки. Однако я был слишком растерян, чтобы сообразить что-нибудь вразумительное.
Взгляд Имы изменился, становясь удивительно цепким. Она с минуту всматривалась в меня, будто бы искала что-то важное, пока, наконец,
